Режиссер как будто все знал. Постановка Теодороса Терзопулоса по пьесе Хайнера Мюллера 1970 года идеально вписалась в новый дивный мир онлайн-трансляций и вынужденной социофобии. Александринский театр, начавший эру онлайн-премьер с «Маузера», попал в десятку не целясь. Этот спектакль не просто допускает, но чуть ли не требует драматически пустого зрительного зала, лишенного уютного светского гула. Через зияющее безлюдье партера растянут крест: Судья и хор обвиняемых на сцене, Инструктор и второй хор в оркестровой яме, Жертва и его хор в амфитеатре, поперечной перекладиной служат ряды пустых ботинок, словно прямиком из будапештского мемориала жертвам холокоста. В рифму — вертикальный крест из пыльных плащей через весь задник сцены. Пристальный, прямо-таки осязаемый коллективный взгляд отсутствующего зрителя — невидимого, но видящего самые крупные планы, — что твой взгляд истории / судьбы / высшего судии, нужное подчеркнуть.

«Что есть человек? Мы не знаем», — многажды повторяют судьи. И не кривят отсутствующей у них душой. Ничего личного, теплого, ничего человеческого нет в «Маузере», наоборот. Этот опус — ледяной ритуал расчеловечивания. Он превращает каждого участника в функцию, в руку с маузером, кусок плоти, которой движет «революция». Фрагменты из «Тихого Дона» и Бабеля — совсем короткие — повторяются и повторяются как заклинания. Новое коленце, новое словцо прибавляется только после повтора всех старых, и так по кругу до бесконечности. «Траву нужно полоть, чтобы она была зеленой». «Хлеб революции — смерть ее врагов». «Тот, кто считает себя своей собственностью, — враг революции». «Выполни свою работу — скажи „да“ смерти».

Судья — Елена Немзер — с блестящим крестом на груди и черной прядью во взбитых седых локонах (в точности как у Стервеллы де Виль из «101 далматинца») чеканит афоризмы с бесстрастным брехтовским напором. Инструктор — Игорь Волков — повторяет их с вкрадчивой насмешкой, как школьный учитель, давно уставший от своих «дважды два…». В ряд с Волковым — женский хор с пронзительно—однообразными русскими духовными стихами. Жертва — Николай Мартон — по-стариковски мягко произносит свое «Я не хочу умирать», тенорком Вертинского запевает «То не ветер» и с декадентским хохотом исчезает навсегда (это когда его уже облачили в дамское). Жертва находится в основании креста, она — его вертикальная перекладина: Мартон проходит через весь партер к просцениуму и обратно, своими шагами выстраивая сценическую геометрию. За его спиной мужской хор с революционными песнями, разложенными на молекулы.

В центре — хор обвиняемых во главе с великолепным Николаем Велиным. Вот кто проделал тяжелую, вполне революционную работу. Потоки речи сведены к выдыханию слов, переходят то в лай, то в хохот, то в комариный писк. Когда не говорит, обвиняемый тяжко дышит. Непрестанное дыхание — самая суть живой человеческой плоти — составляет музыкальную основу и тот предмет, вокруг которого творится ритуал, похожий не столько на спектакль, сколько на идеальный 3D арт-объект. Трепетание обнаженных мужских торсов (к Велину постепенно присоединяются еще четверо артистов, вылитые образцы советского монументального искусства), хореографически четкое биение сердец и тел, саунд-дизайнерски срежиссированная паника умирающего, длящаяся час двадцать агония разума — все это должно остановиться в финале. Бесполезно раз за разом взывать к судьям: «Зачем убивать и умирать?»

Картинка идеальна для воспроизведения на видео. В онлайн—"Маузере" (а автору сих строк довелось видеть его дважды: в первый, счастливый раз — с пустой галерки Александринского театра) теряются лишь некоторые звуковые эффекты. Увы, они ключевые. Женский хор взвывает глиссандо до самых пронзительных верхов и там рассыпается диким вибрато — звучит шокирующе, как будто живым певицам выкрутили ручку высоких частот на синтезаторе. Такие же расчеловечивающие эффекты «применены» к хору мужскому. В онлайне не слышен убийственный контраст между живыми исполнителями и механистичностью звуков, которые они издают. Даже дыхание обвиняемых сливается подчас в эдакий электронный эмбиент — самая лучшая аудиозапись все еще не способна передать всю глубину реального звучания. Даст Бог, до реального доживем. Но, положа руку на сердце, и виртуальное звучание Александринского «Маузера» сражает наповал. В наши панические времена так уж точно.