«Нос». Н. Гоголь.
Новокузнецкий драматический театр.
Режиссер Михаил Лебедев, художник Наталья Чернова.

«Вий». Н. Гоголь.
Новокузнецкий драматический театр.
Режиссер Николай Русский, художник Юлия Застава.

«Вий» Николая Русского, выпущенный нынешней осенью, продолжает проект Новокузнецкого театра, посвященный творчеству Николая Гоголя. В прошлом году в репертуаре появился «Нос» в постановке Михаила Лебедева. (Оба режиссера — и Лебедев, и Русский — учились на одном курсе СПбГАТИ в мастерской В. М. Фильштинского.) Театр обещает в будущем и третью часть: вслед за произведениями из циклов «Петербургские повести» и «Миргород» появится спектакль по повести из сборника «Вечера на хуторе близ Диканьки». Вероятно, это произойдет в следующем сезоне, а пока можно говорить о дилогии Лебедева и Русского, сопоставляя спектакли «Нос» и «Вий».

Постановки по этим текстам — повод для размышлений о том, почему человек испытывает страх, когда сталкивается с произведениями визуальной культуры, будь то театр или кино. Очевидно, что повести Гоголя — подходящий материал для создания триллеров и хорроров (что демонстрирует и отечественная киноиндустрия), поскольку описывают странные происшествия, часто связанные с воздействием потусторонних сил. Михаил Лебедев и Николай Русский создают в спектаклях жутковатую, пугающую атмосферу, но подходят к ней по-разному.

А.  Шрейтер (Ковалев). «Нос».
Фото — Д. Токмакова.

В спектакль «Нос» режиссер пытается вместить всевозможные представления о мистическом Петербурге. Лебедев сгущает краски, показывая темный холодный город, кишащий крысами, которой затягивает, поглощает человека. Пространство спектакля вписано в черный кабинет небольшой сценической площадки. Вместо задника — горка с глянцевой поверхностью, по которой персонажи скатываются, попадая в этот мрачный мир. Здесь обитают страшные существа с лысыми головами, серыми лицами и черными кругами вокруг глаз. Все они так или иначе демонстрируют свое нечеловеческое происхождение. Герой Евгения Лапшина, Почтенный чиновник, гладит огромную крысу с длиннющим хвостом, вид которой заставляет содрогаться и вжиматься в кресло; цирюльник Иван Яковлевич (Андрей Ковзель) ест луковицу так, словно грызет яблоко, а его жена (Илона Литвиненко) пугает зрителей гримасами и неестественной пластикой.

Происходящее ощущается как кошмар майора Ковалева (Александр Шрейтер) — бледного чахоточного человека с мелкими судорожными движениями, мало чем отличающегося от других. Нос с огромным воспаленным фурункулом и звериным оскалом (Андрей Жилин) — альтер эго главного героя, утверждающий право на самостоятельность и свободу действий, — так и не захочет подчиняться своему незадачливому хозяину, а значит, этот морок будет длиться и длиться. Режиссер нагнетает атмосферу ужаса, следуя от сцены к сцене. Он предлагает яркую форму, которая бесспорно привлекает любителей пощекотать себе нервы, но содержание спектакля не выходит за пределы содержания повести, поэтому «Нос» Лебедева воспринимаемся скорее как театральный аттракцион, нежели как режиссерское высказывание.

Николай Русский, работая над «Вием», пошел по другому пути. Он, напротив, пытается очистить наше сознание от привычных представлений о повести, навеянных советским фильмом с Натальей Варлей и Леонидом Куравлевым. Лишая зрителей привычной опоры, режиссер реализует мистический сюжет в пустом пространстве декорационного зала. На сцене — только старый холодильник, который оказывается и постелью Хомы Брута, и любовным ложем, и гробом Панночки. В некоторых сценах он используется по прямому назначению — в морозилке хранится сердце героини. Рассказчик (Игорь Омельченко) ведет нас по сюжету, произнося гоголевский текст в микрофон. Его манера напоминает голос из какой-то старой телепередачи или старого кино. Происходит медитативное погружение в этот фантазийный мир. Реальность здесь расщепляется, а потом сливается в целое, следуя за пульсирующим ритмом спектакля: напряжение набирается и сбрасывается, снова набирается и снова сбрасывается.

М.  Захарова (Панночка), О. Лучшев (Хома). «Вий».
Фото — С. Косолапов.

Пугающие картины режиссер создает с помощью света, звука, медиа и актера на сцене, который как бы встраивается в систему выразительных средств, существует на равных, но своим, часто молчаливым, присутствием напоминает, что происходящее в первую очередь имеет отношение к человеку. Актер становится проводником в неустойчивое пространство мелькающих кадров, потому что именно через его фигуру происходит включение зрителя в действие. Сменяющие друг друга картины завораживают, приковывают внимание, вызывают оцепенение. В некоторых моментах невозможно оторвать глаз от сцены: смотришь немигающим взглядом и не можешь пошевелиться. Возникает ощущение, что действие медленно выползает за пределы сцены и затягивает нас в мир Панночки и Вия.

Персонажи в спектакле раздваиваются: Панночка (Мария Захарова) отбрасывает две тени, роли ее отца и Вия исполняет один артист (Анатолий Смирнов), а Хома Брут предстает в двух обличиях. С одной стороны, жалкий, напуганный герой в исполнении Олега Лучшева, готовый прислуживать ангелам смерти — двум спортивным парням в белых клеенчатых фартуках и синих перчатках (Александр Шрейтер, Александр Коробов), словно вышедших из «Орфея» Кокто, — лишь бы они оставили его в покое. С другой стороны, статуарный, несгибаемый, вытянутый в струну герой Евгения Лапшина, выдающий свой ужас только тем, что покрывает волосы белой краской — сединой. Взаимодействие этих персонажей показывает, как у Хомы Брута атрофируется чувство страха, уходит куда-то глубоко под кожу, и пошлая обыденная трусость уступает место безоглядному, бездумному героизму, который приравнивает его к существам потусторонним. Утрачивая способность чувствовать, он как будто отказывается от земного облика и переходит черту между двумя мирами.

Правда, судьба у личин Брута одна: пасть среди прочих жертвами Панночки, которая заманивает парней в расставленные силки. Героине достаточно посмотреть на них огромными прозрачными глазами и показать свое расположение едва уловимой улыбкой-ухмылкой. В финале повторяется первая сцена: к Панночке по очереди подходят мужчины, целуют ее в губы и замертво падают у ее ног, расходясь от нее лучами в разные стороны, словно показывая всеобъемлющую силу могущественных чар: «Такая страшная, сверкающая красота!» В погоне за ней каждый обязательно потеряет себя.