«Рождественская история». По мотивам повести-сказки Ч. Диккенса «Рождественская песнь в прозе».
Частный театр «Человек в кубе» (Ростов-на-Дону).
Режиссер и художник Катерина Рындина.

Откуда к нам пришла зима,
не знаешь ты, никто не знает.
Умолкло все. Она сама
холодных губ не разжимает.
Она молчит. Внезапно, вдруг
упорства ты ее не сломишь.
Вот оттого-то каждый звук
зимою ты так жадно ловишь.

Ну да, Иосиф Бродский в английском святочном рассказе. Ничего экстраординарного. В зимней фантазии, сочиненной театром, снег владеет пространством, пуржит, взлетая до небес, заставляет людей ходить, скользя, как по льду, сопровождает главного героя, залепляя шляпу и лицо. И музыка служит для них ритмической опорой, как служит она ею для цирковых артистов.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

В театре нет подмостков. В камерном зале артисты всегда на одной плоскости со зрителями. В этом спектакле миниатюрное фойе тоже включено в игровое пространство. Здесь «предбанник» истории: пролог и эпилог звучат именно отсюда. В прологе мельтешат карнавальные рождественские маски, курлыкая на своем птичьем языке. «Чет и Нечет» Софии Губайдулиной — отчетливая музыкальная рама этой картинки, обещающая столкновение двух миров. Молчаливый персонаж держит объемную книгу страницами вниз, и в ярком свете можно рассмотреть каждую из струящихся оттуда снежинок. Вероятно, это Книга Бытия, высыпающая на землю к людям зиму, — и это можно полагать ответом на вопрос, откуда к нам она пришла. И снег — не атмосферное явление, а божественное, поражающее способностью выбелить все вокруг, сковать человеческую душу холодом.

Что же касается музыкального стиха И. Бродского, то это, конечно, не пейзажная зарисовка, а монолог человека с душевной маетой. Как она возникает, вскоре почувствует на себе и центральный персонаж святочной истории — Скрудж. Его хождение по мукам еще впереди, а пока он, нелюдимый, сквалыжный и брюзгливый, сторонится и чужих, и своих, не способен радоваться, а только наводит тоску на окружающих. Этот английский мизантроп и зануда явно в родстве с «футлярными» людьми Чехова, то есть ему вообще не нравится наша Солнечная система.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Его пресное существование иронически описывает Хранитель легенд (Анна Кривонос). Оказывается, стоящее событие в жизни Скруджа все-таки случается: его бывший компаньон Марли, душеприказчик и плакальщик, является к нему с того света. А ведь тот был, несомненно, мертв, как гвоздь в притолоке. А теперь, семь лет спустя, в такой же канун Рождества, гремя цепью и светя в глаза Скруджу лампочкой, горящей в птичьей клетке, он возник во плоти, чтобы предупредить друга о визите трех духов.

Перевоплотившись в главного героя, которому услужливо доставляют длинный сюртук, цилиндр и очки, Анна Кривонос являет нам бедолагу, которому предстоят три круга ада. Еще пятеро актеров — Юлия Кидалова, Нина Буцаленко, Анастасия Кривонос, Александра Козлова и Никита Фендриков (оба стажеры) — играют и Марли, и клерка Боба, и сестру Скруджа, и его племянника, и духов с подручными, создавая в стремительной смене персонажей причудливый мир фантомов, приводящих главного героя то в ужас, то в растерянность, то в могильный трепет.

Дальше все разыгрывается с обманчивым опереточным легкомыслием. Над унылым Скруджем клерки потешаются с явным удовольствием. Разбрасывают бумаги, поддерживают непочтительную выходку племянника, который нарочно раздражает дядюшку настойчивым уговором отмечать святки. Нарядившись в звериную шкуру, он вскакивает на стул и уже просто обличает родственника, игнорирующего святой праздник.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

По рассказу Марли, желающий уберечь бывшего компаньона от собственных ошибок, насылает на него духов прошлого, нынешнего и будущего Рождества, столкнув его лицом к лицу со своими грехами. В спектакле три этих сцены — три разножанровых главы в пространстве общего сюжета. Праздник из детства оборачивается сентиментальной драмой. Устрашающего вида ехидный старец с чемоданом, откуда вырываются зловещие дымы, ведет Скруджа на улицы его детства. В том давнем мире — игрушечная белая лошадка, макет школы, прислоненная к стене кукла. Это маленький мальчик, которого однажды забыли в школе.

Поворот стола, на котором неловко угнездился Скрудж, — и дух прошлого Рождества показывает ему сестричку, которая любила его. Еще поворот — и вот девушка, с которой он был помолвлен. И тут заскорузлый в своем выборе отгородиться от всего живого Скрудж неожиданно испытывает «змеи сердечной угрызенья» (А. С. Пушкин). Прижав к себе куклу, он всех узнает, все вспоминает. Маленький кукольный мир, трогательный в своей беззащитности, обострил в его душе чувство сиротства, и в следующую минуту он понял, что осиротил себя сам.

Тягостную минуту взрезает ликующий джаз-вальс Дмитрия Шостаковича. Наступает нынешнее Рождество! У Диккенса празднование идет в небогатом, но хлебосольном доме клерка Боба с его многолюдным семейством. На сцене же гости, явно имеющие отношение к духу, разыгрывают сцену настоящего пиршества со скоморошьей удалью. Взбудораженные и шумные, они стремительно накрывают стол, несут яства, огорошивая Скруджа внезапной и достаточно назойливой приязнью. Они ерничают, отправляя в рот Скруджа конфеты, демонстрируя радостную возможность одарить и обласкать его.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

А дух нынешнего торжества, в охотничьем малахае с хвостом и тушками рождественских птиц у пояса, руководит этим захлебным весельем с мастерством бывалого конферансье. Живописный монолог о покупке и приготовлении традиционной индейки с пряностями и соусами вызывает всеобщий восторг. В эту воронку втягивается и Скрудж, наверное, впервые в жизни улыбнувшийся. Он узнает и не узнает этих людей, которых (как и вообще всех людей!) сторонился всю жизнь. И впервые чья-то судьба кажется ему небезразличной, и он с незнакомым прежде чувством волнения вопрошает духа: выживет ли больной сын Боба Тим?

А третья глава — чистой воды хоррор. Голый лес, облитый мертвенным светом, еще страшнее, чем если бы тут были могилы, надгробия и кресты. Воображение легко дорисовывает их. Дух будущего Рождества приводит грешника в этот пустынный угол кладбища, но сам глаз не кажет (может, бесплотен?). Но он здесь. Скрудж мучительно пытается разглядеть того, кто должен показать его будущее, но колдовские огоньки и голоса только удваивают ужас. Ему говорят о заброшенной могиле, которую никто не посещает. Он при жизни никому не сделал добра, и после смерти его никто не вспоминает.

Невероятное хождение за три Рождества напрочь стирает привкус реальности со всего, что происходило когда-либо в жизни Скруджа. Его демонстративный пофигизм улетучивается с каждым новым витком событий. Согласно христианской концепции искупления он переживает абсолютный переворот в душе. Можно выдохнуть…

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

В фойе-«предбаннике» современные молодые люди обмениваются репликами: ну да, Скрудж стал добрее, все закончилось хорошо, как и полагается в праздник Рождества. По книге читается перечень богоугодных дел страстотерпца. Поучительная история раскаявшегося грешника зафиксирована для грядущих поколений. Все это произносится с умеренным восторгом. При этом на лицах молодых людей читается некоторое снисходительное превосходство над недотепой Скруджем. Наверное, не сомневаются в том, что уж они-то смогут достойно распорядиться своей единственной жизнью. Сами, без евангельских чудес.