Вишневый сад (А. Чехов).
Театр Талия (Гамбург).
Режиссер Люк Персеваль, сценография Катрины Брак
Фестиваль «Балтийский дом»

Мир Люка Персеваля абсолютно устойчив, неизменен в своих характеристиках вплоть до какого-то аутизма. Он работает как джазист, разрабатывающий одну и ту же тему в разных вариациях. Его персонажи переходят из спектакля в спектакль, поменяв имена, но не повадки. С ними приятно встретиться, как с героями качественного сериала.

Сцена из спектакля.
Фото — буклет фестиваля «Балтийский дом»

Арсенал режиссерских средств кажется откровенно небогатым, но зато предельно разработан. Такой же филигранной пластической точностью (плюс искусство концентрации) отличается работа актеров. Все эти фронтальные статичные мизансцены, нелепые фигуры, вот один сполз со стула, другая обнажила бедро, третий разинул рот и почесывается, все эти «провинциальные танцы», дикие, но симпатичные, как будто смотришь «Бал» Сколы, с его искусством иронической проработки пластики каждого из персонажей, всё это мы уже, кажется, видели не раз. Но почему-то не надоело. Чего стоит, например, очкастая Варя (Ода Тормаер), привычным движением лезущая в бюстгальтер в поисках платка для слезливого Лопахина (Тило Вернер).

В «Вишневом саде» такое качество, как режиссерский герметизм, удваивается тем более, что Персеваль переносит нас вглубь сознания, пораженного альцгеймером. Сознания Раневской. Все остальные — персонал, обслуживающий ее воспоминания.

Кажется, на самом деле нет никого, кроме тетеньки в криво натянутых чулках на ватных ногах с варикозными венами (Барбара Нюссе) и ее спутника — жиголо, санитара, танцора по найму, хранителя времени. Этот персонаж, своего рода ведущий, названный Фирсом (Александер Симон), исключен из действия. Он то и дело начинает обратный отсчет: отстраненно, холодно, мерно, словно выводя из гипноза не только свою пациентку, но и зрителей. Он широким, галантным, каким-то абсолютно киношным жестом приглашает героиню на тур вальса под навязчиво повторяющийся леграновский мотив «Un homme et une femme».

Сама же героиня напоминает страшно, безнадежно состарившуюся Анук Эме.

Персонажи спрессованы: из Шарлотты пополам с Яшей получается трансвестит в обтягивающих брючках на каблуках-шпильках (Маттиас Лея). В какой-то момент он припадает к ногам Раневской, называет ее «маман», будто воскресает призрак сына Гриши. Спрессован текст: после «звука лопнувшей струны» мгновенно следует «вишневый сад продан». Спрессовано само время в один бесконечно длящийся момент, перемежающийся танцами. Действие соткано из повторов, постоянных маразматических сбоев счетчика (внутренних часов Раневской?). Известие о продаже вишневого сада проигрывается дважды, второй раз — в дискотечном варианте. Один раз я видела такие танцы воочию: так танцуют английские пенсионеры-курортники на отдыхе в Турции…

Сцена из спектакля.
Фото — буклет фестиваля «Балтийский дом»

Едва ли Персеваль помышлял о подобных ассоциациях, но уж не старушка ли Европа эта Раневская с ее сумерками сознания, с ее отягощенностью культурой и прошлым?

Кроме этого здесь есть много другого, ироничного, узнаваемого: Епиходов и Дуняша — парочка готовых сцепиться эмигрантов-поляков. Живчик Лопахин, все время трындящий по телефону на дюжине европейских языков, предлагает взамен вишневого сада высадить выгодный рапс. Гаев отказывается пить шампанское, потому что оно ненастоящее, а ненастоящее оно потому, что Епиходов принес его из «Дикси»…

Тусклый свет разнокалиберных ламп-шаров, такие, видимо, были непременным аксессуаром провинциальных танцулек 60-х — это сумерки сознания героини, живущей в воспоминаниях, с ее повторяющимся лепетом (умерший муж, утонувший сын, любовник-предатель, а вот мама идет по саду вся в белом), забывчиво прилипающей ртом к воинственному хиппарю Пете, все время бранящемуся со своей Аней, воскресающей и оживающей в воспоминаниях, едва ее обнимает галантный партнер. Все это до тех пор, пока сама смерть (галантный кавалер) не унесет молодеющую на глазах героиню в последний танец, пока она безвольно не повиснет на его руках.

Спектакль снимает вопрос, что такое «вишневый сад» и есть ли ему место в современном мире. Потому что вишневый сад — это прошлое, это само время, утраченное, воскресающее и утрачиваемое вновь.