«Триумфальная арка». Э. М. Ремарк.
Театр «Глобус» (Новосибирск).
Режиссер Ирина Камынина, сценограф Егор Овечкин.

Спектакль «Триумфальная арка» по роману Эриха Марии Ремарка напомнил о золотой поре «Глобуса» времен Алексея Крикливого. Тем более что Ирина Камынина, автор инсценировки и режиссер спектакля, оказалась его ученицей. Спектакль имеет жанровый подзаголовок: «Комикс-драма. Воскрешение». Попытка поиграть с жанром комикса в спектакле есть. В основном это визуальные образы. Картинки в стиле конца 30-х, мгновенные перестановки конструкций, меняющие пространство (сценограф Егор Овечкин), хорошие видео (медиахудожник Мария Кремлева), создающие атмосферу предвоенного Парижа. Хотелось бы, конечно, чтобы этот жанр возникал и в способе существования. Но это задача сложная и вполне экспериментальная. Будем считать, что это задача «на вырост». Ведь «Триумфальная арка» — всего вторая работа актрисы Камыниной в роли режиссера.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Роман Ремарка поставлен бережно, в литературном тексте сходятся все сюжетные линии и концы, что бывает не всегда в режиссерских инсценировках. Что главное — и в инсценировке, и в сценическом тексте чувствуется важная для Ремарка тема: беспомощность человека, пережившего войну, перед легкомыслием тех, кто готов начать следующую. «Все знают, что будет война, и никто ничего не предпринимает для защиты», — говорит главный герой Равик. Тогда, перед началом Второй мировой, людям еще казалось, что возможна какая-то защита. Жан Жироду, прошедший, как и Ремарк, Первую мировую, дважды раненый и едва вернувшийся к жизни, в пьесе «Троянской войны не будет», написанной в 1935 году, вроде бы объяснил, что всегда найдется один идиот, который нарушит все соглашения и пустит стрелу или пошлет пулю, и ворота войны откроются. Но предупреждения писателей и поэтов никто и никогда не слышит. Роман Ремарка писался с 1939 по 1945 год. А действие в нем происходит в 1938-39-м. И к финалу романа «ворота войны» открываются.

Действие происходит в Париже, куда сумел бежать из фашистского концлагеря немецкий хирург Людвиг Фрезенбург, скрывающийся без документов под разными именами. В романе он Равик. Играет его артист Максим Гуралевич. Это прекрасная работа. За годы «безрежиссерья» артисты «Глобуса» растренировались, поскольку были предоставлены сами себе. Они часто переигрывают, раскрашивают текст. Гуралевич же существует в роли Равика так, будто играет в хорошем фильме. Совершенно современно, без тени театральности, без жима, без пафоса, с колоссальным внутренним драматизмом. И он — настоящий камертон всего спектакля. Он играет безграничное одиночество Равика внутри чужого и, в общем-то, враждебного ему города. Оно сродни одиночеству русских эмигрантов, беженцев и чужаков, живущих ночной жизнью, опасной и непредсказуемой. И образ Парижа в этом спектакле — это не хемингуэевский «праздник, который всегда с тобой». Это скорее Париж писателя-эмигранта Гайто Газданова из его романа «Ночные дороги»: город воров и проституток, пошловатых кельнеров, дешевых отелей с убийствами, забегаловок, где беженцы разных мастей пьют на последние гроши.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Вот таков в спектакле этот прекрасный город всеобщей эмиграции. Здесь даже есть герой в исполнении Александра Липовского: его так и зовут — Париж. Этот герой имеет множество лиц — это лица тех, кто для Равика олицетворяет чужой ему город, где у него нет никаких прав — ни на работу, ни на квартиру, ни даже на жизнь. Но легкомысленный Париж смотрит сквозь пальцы на чужаков до тех пор, пока они способны платить. Город здесь увиден как бы глазами Равика. Поэтому Париж вертляв, нахален, пошловат. И все образы парижан, сыгранные Липовским, — полицейский, официанты разных забегаловок и даже вдруг человек от театра, распорядившийся убийством Хааке, — чрезвычайно навязчивы. Ход придуман остроумный. Если бы только артист не так старался и обрел бы легкое дыхание. Цены бы не было этому театральному персонажу, если бы он действительно вел все действие. Вот тут бы и заиграла всеми красками «комикс-драма».

Встреча Равика с женщиной на парижском мосту — это первая сцена в спектакле. И она сыграна точно, сдержанно. Встретились два человека. Плохо обоим. Здесь все по Ремарку: пока можешь, помогай. Хорошо сыграна актером эта бесчувственная, почти врачебная помощь, с точным пониманием того, чем можно помочь, не затрачиваясь на эмоции. И актриса Элина Зяблова, играющая певичку Жоан Маду, очень тонко, с полным погружением играет бездну, в которую попала героиня: ужас перед смертью и беспомощность. Но воскрешение Равика начинается там, где уходит это правило выживания, данное герою его другом: не можешь ничего сделать, уходи и живи дальше. Здесь Равик все же не до конца мертв. Он не может смириться с тем, что под его ножом умерла девушка после неудачного аборта. И разговор с владельцем клиники Вебером — свидетельство этому. Вебер в исполнении Руслана Вяткина — тоже одно из лиц Парижа. Лицо довольного собой человека, вполне сочувствующего Равику и даже помогающего ему, но никогда не допускающего ничего, кроме дозволенной меры сочувствия. Их сцены — это разговоры не слышащих друг друга людей. Вяткин прекрасно играет это тщеславие самодовольного человека, у которого в жизни все гладко. Его пафосный уход на войну под одобрение медсестры Эжени (это тоже одно из лиц Парижа, и это лицо, искаженное ненавистью к чужим и страстью к доносам, хорошо играет Мария Соболева) по-своему трогателен. Но и фальшив, потому что монолог героя про его любовь к родине избыточен. Особенно если вспомнить, как поступило с этим патриотизмом правительство Петена. Вебер уходит со знаменитой песней Пьера Беранже: «Я не могу быть равнодушен ко славе родины моей…» Вместе с ним поют и сестра Эжени, и сам Париж. Песня знаменита своим сарказмом, и, сильно фальшивя, со строкой «Давайте пить, не унывая! Хоть этим взять, назло врагам!», Вебер уходит в проем Триумфальной арки. Здесь прекрасная точность режиссерской и актерской иронии.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

В спектакле есть и персонаж, сыгранный в совершенно гротескном ключе. Это нацист Хааке в исполнении Никиты Сарычева. Его герой — не одно из парижских лиц. Это кошмар из прошлого Равика. Хааке — тот, кто пытал его и довел до самоубийства его любимую. Сарычев играет подчеркнуто подробно, густыми красками, его герой действительно похож на кошмарное видение. И смерть его показана дважды. Сначала это реальная картина убийства, когда Равик просто приканчивает пьяного Хааке, завезя подальше от людских глаз. Но это не понравилось герою по имени Париж. И он потребовал смерти красивой, театральной. А иначе неправильно — ведь Хааке даже не понял, кто и почему его убил. Поэтому первая смерть отменена, и Париж, как опытный режиссер, подсказывает, как все должно быть сыграно. Поэтому послушный актер перед тем, как убить нациста, произносит обличающий монолог; правда, Хааке все равно его не узнает — ведь нацисты пытали тысячи людей! Как узнать одного из тысяч? Но обставлен второй уход Хааке красиво. Он выкрикивает стихотворные строки, и это «Посвящение» к «Фаусту»: «Вы снова здесь, изменчивые тени, меня тревожившие с давних пор…» И в этом предсмертном крике напоминает, что это любимые стихи Гитлера. Но тут актеру надоедает театральный пафос, и он — уже голосом Никиты Сарычева — говорит что-то вроде: «Ну довольно, хватит…», и уходит со сцены. Отлично придуман и сыгран этот эпизод. И очень хотелось, чтобы Париж затеял еще что-нибудь такое же.

Ночная жизнь Равика — отдельная тема в спектакле. У него нет друзей, кроме приятельницы Роланды, хозяйки публичного дома, и русского эмигранта, портье ночного клуба, Бориса Морозова. Роланда в исполнении Веры Прунич полна жизни, планов на будущее и очень обаятельна в своем наивном цинизме. Актриса отлично сыграла еще одно лицо Парижа — здоровую, добродушную и никоим образом не склонную к рефлексии парижанку. Такие женщины всегда хорошие друзья своих ночных посетителей, они никогда не задают ненужных вопросов и всегда знают, чем помочь. Морозов здесь как будто имеет несколько другой статус. Он опытный эмигрант, и он больше укоренен в парижской жизни. Его играет статный, высокий Владимир Дербенцев, по манере игры он очень близок Равику — Гуралевичу. Это тоже сдержанный, очень современный способ существования, лишенный всякой театральности.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

А возвращение Равика к жизни начинается с новой встречи с Жоан в ресторанчике, куда он пришел со своей пациенткой Кэт Хэгстрем. Она должна лечь к нему на операцию, но он еще не знает, что она приговорена. Екатерина Аникина играет прелестную женщину, нервную, импульсивную, остро чувствующую гибельность жизни и отчаянно жаждущую счастья. Актриса придумала очень сложный образ. Может быть, это не совсем ремарковская Кэт, но от таких женщин мужчины сходят с ума. И хладнокровие Равика может быть объяснено только тем, что она его пациентка. Но она не может не пробуждать в полумертвом человеке мужчину. И именно там, в обществе этой свободной, уверенной в своей защищенности американки, он впервые слышит пение Жоан Маду, так удивительно изменившейся после первой их встречи. Жоан поет здесь песню Барбары Прави: конечно, она совсем из другого времени, но своим смыслом и мелодией удивительно точно ложится и на образ Жоан, и на образ Кэт, которая подхватывает ее и продолжает пение. «Посмотрите на меня, хотя бы на то, что от меня осталось. Все, что у меня есть, я оставляю здесь…» Здесь очень удачно соединены несколько сцен. Из танцевальных объятий Равика-друга Кэт сразу попадает в холодные руки Вебера и Равика-хирурга, и это танцевальное па превращается в операцию. (Хореограф спектакля Юлия Букреева, и вместе с режиссером ею много что придумано в спектакле.) Знаменитая Триумфальная арка, символ Парижа, в спектакле — ворота смерти. И через некоторое время Кэт уходит туда, еще полная жизни, но уже зная, что умирает. Туда будут уходить все.

А для Равика со второй встречи с Жоан начинается возвращение к жизни. В романе в основу любви Равика и Жоан легла история мучительных отношений Ремарка и Марлен Дитрих. Но это не так уж и важно. Не стоит искать в Жоан образ «голубого ангела». Кажется, тут важно другое. В Жоан Ремарк очертил тип женщины, которую встретил в Марлен Дитрих. Победительной, непостоянной, капризной, слабой и сильной одновременно. А еще лицемерной, легко меняющей свои привязанности, но требующей абсолютной преданности от своих возлюбленных. И при этом очаровательной в любых своих капризах и предательствах. Наверное, сыграть это и невозможно. Но актрисе надо хотя бы избавиться от бытовых интонаций в сценах расставания с Равиком. Элине Зябловой удалось сыграть отчаяние и беспомощность женщины, готовой к самоубийству. Сыграно и недолгое счастье — в сценах, где они отправляются на море. Но сцены, где Жоан лжет и скандалит, требуя от Равика любви после его возвращения в Париж, похожи на семейную склоку. Жоан необаятельна. А очарования такие женщины не теряют даже в самых страшных скандалах. В этом и состоит мука любящего мужчины — он не в силах сопротивляться этому очарованию, как не мог противиться своей мучительной любви к Дитрих сам автор романа. А в этих сценах и Равик неинтересен. Он похож на провинившегося мужа из советских пьес.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Но зато очень красиво придумано прощание Равика с Жоан. Это чудесная пластическая сцена, где танцуют только их руки. Это разговор любящих, подающих друг другу тайные знаки, понятные только им. Они прощаются друг с другом в этом танце рук. И Жоан тоже уходит в черный проем Триумфальной арки.

А воскрешение Равика происходит и потому, что он расправился со страшным прошлым, и потому, что встретил и пережил любовь. И простился с ней. Ему больше нечего ни беречь, ни терять. Он возвращает свое имя, которое уже почти забыл. И уходит навстречу, может быть, своей смерти, а может быть, жизни. Во всяком случае — не в пролет Триумфальной арки. Его провожает Париж песней Вени Д’ркина «Блюзовый дождь». И это прощание внушает надежду. На что? Не знаю… Может быть, на то, что они все же встретятся с Борисом Морозовым после войны, в ресторане Фуке… со стороны авеню Георга Пятого.