«Кабала святош». М. Булгаков.
МХТ им. А. П. Чехова (Москва).
Режиссер Юрий Квятковский, Художник Николай Симонов, драматург Михаил Дегтярев.
В одной из не принадлежащих перу Булгакова реплик спектакля (там этого много, в афише честно сказано «по мотивам») мы слышим: «Это вам не бульвар». Тут МХТ, разумеется, весело рефлексирует сам себя. А тем временем на его большой сцене в последние годы пышно цветет так называемый «большой стиль»: чумовые декорации и костюмы, сногсшибательный свет-свет, упоенное лицедейство. Вот и в «Кабале святош» этот самый стиль просто-таки царит. Намеренно, конечно. Лежащая в основе спектакля пьеса Михаила Булгакова ведь написана про театр, часть действия происходит в парижском Пале-Рояле, события приходятся на период правления Людовика ХIV со всей его неуемной роскошью.

Сцена из спектакля.
Фото — Владимир Луповской.
Помнится, в одноименном спектакле Малого театра (2009 год) художник Станислав Бенедиктов тоже намеренно создал декорации, исполненные пышности, позолоты, тяжелой красной материи — все это давило на Мольера, не давало ему дышать. К этому спектаклю, а также к двум другим, вышедшим по этой пьесе спустя восемь лет, я еще вернусь. А сейчас надо рассказать, как замечательный художник Николай Симонов сделал анфиладу плотных бархатных занавесов, как он поставил в глубине позолоченные головы неких «божков», как исповедальную будку в католическом храме, где служит архиепископ де Шаррон, превратил в барочное чудище с тесно сгрудившимися на крыше бестиями. Надо рассказать и то, как художник по костюмам Игорь Чапурин щедро снабдил действующих лиц и диковинными шляпами, и курчавыми париками, и пышными камзолами. Как сценограф и художник по костюмам придумали маму Людовика Анну Австрийскую, которая затянута в огромное, сошедшее с классических полотен черное платье и выезжает на сцену, стоя на платформе. Однако вся эта намеренная и, безусловно, ироническая помпезная среда на нынешнего Мольера, кажется, вовсе и не давит.
Наверное, тут и пора вспомнить, как в 2001 году один, а в 2009 еще два художественных руководителя трех крупных столичных театров сыграли булгаковского Мольера: Олег Табаков в МХТ, Александр Ширвиндт — в Театре Сатиры и Юрий Соломин — в Малом. Время для пьесы, чья сквозная и доминирующая тема — художник и власть — было совсем не подходящим. Этот кровоточащий для всей советской культурной истории конфликт именно в тот недолгий период стал у нас не актуальным: ни цензуры, ни идеологического диктата не было, разве что остро стоял вопрос о финансовом обеспечении творчества. И если в постановках позднего советского периода, где крупные артисты и режиссеры (Ефремов, Юрский, Любимов в телеспектакле Эфроса) играли, в сущности, самих себя, а главная коллизия булгаковского текста читалась недвусмысленно, то теперь пьеса мельчала прямо у нас на глазах, ибо, про что ее было играть-то? Во всех трех спектаклях играли про саму материю театра, про вечную Голгофу таланта и, к тому же лидера театрального коллектива. Ну, хоть так, тем более что и такая тема в пьесе, несомненно, есть. Надо признать, играли ее народные артисты-худруки отменно: Ширвиндт — безмерную усталость, Соломин — почти физически непосильную ношу, а Табаков — ловкую хозяйственность и забиячливый гонор насквозь театрального человека.

И. Волков (Маркиз де Шаррон), М. Николаев (Людовик Великий).
Фото — Владимир Луповской.
А нынче, как говорится, погляди вокруг… Кажется, берешь оригинал, написанный в 1929 году, ставишь, не вымарывая ни запятой, и все — прямо в яблочко. Увы, это нам только кажется. Режиссеру Юрию Квятковскому не откажешь ни в уме, ни в общественном чутье — препарировать на полном серьезе романтический, в сущности, конфликт художника с лукавой властью и железобетонной идеологией он не взялся. Сама ладно скроенная, литературно безупречная булгаковская пьеса, видимо, показалась ему и архаичной, и не совсем соответствующей моменту. И тогда он позвал драматурга Михаила Дегтярева. Они вместе прошлись по тексту, убрали ряд второстепенных персонажей (вроде одноглазого маркиза Помолись, который преследовал Мольера), дописали ряд сцен, добавили из романа «Жизнь господина де Мольера», из служебных записок МХАТа, свидетельствующих о многострадальной истории той, первой постановки 1936 года. Они свели воедино Регистра ла Гранжа с самим Михаилом Булгаковым (эту роль отлично исполняет Илья Козырев). Они добавили и из Декарта с Сенекой, и из Бердяева, и из Савонаролы и даже из Льва Толстого. Они насытили текст репликами на злобу дня. Ну, например, Анна Австрийская, напутствуя сына на царствование, говорит: «Франция снова будет великой». И т. д., и т. п…
Вместо стройной и трагико-романтической истории грешного театрального гения, вынужденного пресмыкаться перед умной, изощренной властью и загубленного, по словам того же Регистра, Кабалой и Судьбой, в МХТ вышел невообразимый микст на тему жизни театра в эпоху, когда любая история повторяется в виде фарса. Да и сама эпоха, наша с вами, чего уж там, весьма правдиво выглядит эдакой смесью барокко с бараком.

Сцена из спектакля.
Фото — Владимир Луповской.
Есть ряд, прямо скажем, умных и точных сцен. Начиная с пролога, с двух младенцев, увенчанных огромными головами и сидящих на гигантских качелях — одному уготована судьба Короля Солнце, другому же — гениального комедиографа и комедианта. Продолжая Мадленой Бежар в отличном исполнении Александры Ребенок, ее предсмертной исповедью у архиепископа, после которой разворачивается длинная, пафосная и фальшивая сцена похорон «большой актрисы» — вся в белом, хорошо поставленным голосом она сообщает, как отдала на алтарь театра всю свою жизнь. Есть примечательная сцена, где Жан-Батист муштрует своих артистов в искусстве поклона: ниже, еще ниже, еще… Заметим, ни одного отрывка из мольеровских пьес здесь не играют (а обычно в спектаклях всегда что-нибудь да вставляли), зато долго-долго упражняются в ремесле неизбежного лизоблюдства. Тут только Муаррон — Сергей Волков, этакий трикстер, вылезает, совершенно продрогший, из клавесина и сыплет в пустоту хрестоматийными репликами классических пьес: Островский, Шекспир, Чехов… Бредит парень актерской славой и получит-таки от Мольера роль Тартюфа.
Получается, что материи театра как такового, ради которой в том числе множество режиссеров бралось за эту пьесу, в спектакле как бы и нет. Театральность, причем алчная и разудалая, разлита по всем углам, впрыснута во всех действующих лиц, включая Людовика и архиепископа, даже уже упомянутую королеву Анну играет мужчина (Павел Ващилин), но не в собственно мольеровскую труппу, не в ее будни и поденщину. Нам преподносят сюжет не столько про сам театр как организм, сколько про тотальную карнавализацию жизни, про эдакий тотальный «арт-бульвар», постепенно вытесняющий реальные ландшафты и подлинные архитектурные достопримечательности.

Сцена из спектакля.
Фото — Владимир Луповской.
Иван Волков роскошно играет декоративного высокопоставленного святошу, доходящего в своей проповеди до каких-то истерических тремоло, да вдобавок под истрепанную до дыр музыку из кантаты «Кармина Бурана». Максим Николаев, за псевдонимом которого скрывается сам Николай Цискаридзе (вот и пришел черед изюминки нового спектакля МХТ) безупречно воплощает в короле Людовике шикарную декоративную фигуру. Осанка, походка, голос, интонации… Ноги в тонких королевских чулках, от которых невозможно оторвать глаз! Впрочем, не будем же мы здесь всерьез обсуждать недюжинные кондиции выдающегося танцовщика! Лучше замечу: когда он тончайшим и точнейшим образом провел сцену, где унижает предателя Муаррона, я утвердилась в собственных подозрениях относительно драматических способностей балетного артиста Цискаридзе. Будь у него здесь более сложная и глубокая задача, думаю, он бы и с нею справился.
А что же Жан наш Батист? Что же центр спектакля, роль которого в МХТ традиционно играли худруки, и Константин Хабенский продолжает традицию? Артист в отличной физической форме, он прекрасно двигается и мгновенно меняет эмоциональные регистры. Но, поскольку у авторов спектакля не было задачи рассказать о романтико-трагической судьбе «окровавленного мастера» (выражение самого Булгакова в адрес Мольера), личность выдающуюся, а потому и притягательную Хабенский не играет. Новый спектакль МХТ, кажется, вообще не про столкновение сильных личностей и даже не про драму вечных поклонов и прогибов. Не выручает здесь и присутствие на сцене самого автора пьесы с фрагментами его творческих мытарств в стенах государственного театра. Если за оригиналом пьесы «Кабала святош» стояла реальная трагедия покровительства Булгакову со стороны Сталина, любившего-таки театральное искусство и душившего его в своих объятиях, то за нынешней версией стоит совсем иная, во многом рандомная, никак не возвышенная и по большей части трэшевая общая ситуация. Тут, повторюсь, в прозорливости режиссеру Квятковскому не откажешь.

Сцена из спектакля.
Фото — Владимир Луповской.
А все же жаль и «окровавленного мастера», и изощренного Людовика, и неистового Шаррона, и всю мольеровскую труппу, сыгранную отличными артистами достаточно поверхностно и почти что в проброс. Жаль знаменитого монолога больного и растоптанного Мольера в адрес сатрапа короля — здесь он так растянулся, что, в конечном счете, тоже превратился в фарс. Жаль, пусть и душещипательного, но сущностного момента — комедиант Жан-Батист Мольер у Булгакова умирает прямо на сцене, во время спектакля. А здесь к финалу, точнее, к финалам, которых можно насчитать с десяток, все настолько смешалось в невообразимый компот, что уж и не поймешь, помер ли великий артист и драматург.
Под самый конец все действующие лица начинают просить прощения друг у друга и у публики. За исключением короля, который прямо говорит, что ему не в чем раскаиваться. Это смешно, вполне актуально и даже в точку. Жаль, за стенами театра к данной минуте уже наступила ночь. В этой связи ставший уже знаменитым рекламный ролик МХТ про перчатки, приглушающие аплодисменты, а, следовательно, и реакции зрителей, звучит куда более ясно и по смыслу, и по цели высказывания.
Начала я рецензию с бульвара, бульваром и закончу. Продравшись по Камергерскому переулку сквозь кадушки с кустами, в тени которых не видимые прохожими бомжи спокойно справляют свою нужду, доехала до метро «Кропоткинская» и вышла на Гоголевский бульвар. Передо мной высилась пластиковая шахматная королева величиной с двухэтажный дом…
Дорого, богато. Очень дорого и очень богато. И для театра и для зрителя. На ценах на билеты не оттоптался только ленивый, поэтому эту тему развивать не буду. Достаточно других, которых в спектакле в избытке. Здесь вообще всего в избытке. Совершенная, стройная, написанная кровью (прошу прощения за этот штамп, но не находится других слов) пьеса М.А. Булгакова режиссера чем-то не устроила, показалась недостаточной для его художественного высказывания и была переписана Михаилом Дегтяревым в классическом постмодернистком духе с многочисленными вставками из всего на свете. Моей образованности, увы, недостаточно для опознания всех источников, поэтому просто процитирую аннотацию с сайта театра: «В новую сценическую версию «Кабалы святош» войдут фрагменты романа Булгакова «Жизнь господина де Мольера», «Размышления о первой философии» Рене Декарта, «Нравственные письма к Луцилию» Сенеки, «О рабстве и свободе человека» Николая Бердяева, проповедь Джироламо Савонаролы, «Исповедь» Святого Августина, «Видения ада» Святой Терезы Авильской, «Не могу молчать» Льва Толстого, cтенограмма замечаний к репетиции пьесы «Мольер» от 4 мая 1935 г., докладная записка Платона Керженцева Сталину и Молотову по поводу «Кабалы cвятош».
Здесь всего в избытке, и все ошеломляет. Сценография Николая Симонова отсылает к барочной роскоши эпохи Людовика IV и к сегодняшнему тотальному китчу московских улиц. Гигантские пупсы Людовика и Мольера, первый с золотой головой, качаются на гигантских качелях, прозрачно намекая на будущее соперничество главных персонажей пьесы. Потом появятся огромные зеленые кусты, в виде гигантских голов, словно языческие божки. А головы поменьше будут надеты на актеров в виде масок. Тему пупсов и голов можно было бы развить и дальше, размышляя о причинах такой сосредоточенности режиссера и художника на этом образе (кроме того, что у Мольера дети умирали в младенчестве, мне ничего в голову не приходит). Кабинка для исповеди увенчана горгульями и живыми бесами, что выглядит устрашающе и иронично одновременно. Тотальный театр, которому здесь подчинено все, обозначен в виде бесконечной череды занавесов разных цветов и фактур. Уже не говорю о роскошных костюмах Игоря Чапурина, всех этих шляпах, кучерявых париках, кружевах, жабо, туфлях… Все намеренно преувеличенно, в во всем ирония, но грань между насмешкой над китчем и самим китчем настолько тонка, что порой неразличима.
Спектакль существует в трех временах – время действия пьесы, то есть 17 век, 30-е годы 20 века, когда пьеса была поставлена во МХАТе, и наши дни. Илья Козырев виртуозно играет и Регистра и автора, то есть Булгакова, в спектакль легким пунктиром вплетаются конфликтные отношения Булгакова со Станиславским, стремившемся цензурировать пьесу (постановка в итоге все равно была запрещена). Сегодняшние реалии возникают в полунамеках, смешках, иронии, лексике, знакомых мемах и фразеологизмах.
Это стопроцентно актерский спектакль. Здесь почти у каждого есть свой концертный номер, своя «цыганочка с выходом». У неподражаемого Сергея Волкова (Захария Муаррон) появление из клавесина с монологом, включающим в себя цитаты из почти всех знаковых пьес мирового репертуара, у архиепископа маркиза де Шаррона (не менее блистательный Иван Волков ) обличительная проповедь во втором акте. А до чего хорош Павел Ващилин в роли безмолвной, отсутствующей у Булгакова Анны Австрийской, выезжающей на сцену на платформе! Мадлене – Александре Ребенок драматург (не Булгаков) подарил посмертный монолог на собственной панихиде. В результате спектакль распадается на ряд самодостаточных эффектных сцен, действие буксует, финалы множатся, а смыслы становятся все двусмысленней и амбивалентней. Режиссер хочет сказать обо все сразу – и об отношениях художника и власти (не в первую очередь), и о театре как вечном плене и голгофе, и о личной драме, и о предательстве и милосердии. Собственно, все эти темы есть в блистательной булгаковской пьесе, и в очередной раз хочется спросить, чего авторам не хватило? Зачем переписывали?
А что же с центральными персонажами пьесы, определяющими ее главный конфликт? Людовика играет Николай Цискаридзе под псевдонимом Максим Николаев. Но какой псевдоним может помешать опознать эту стать, эти ноги, единственные в своем совершенстве и бесконечности, различить с первой ноты этот капризный и ироничный голос? Вспоминается бородатый кавказский анекдот: «а ты не пой, ты просто ходи туда- сюда, а мы смотреть будем и хлопать будем». Но Цискаридзе-Николаев еще и «поет», в смысле играет – легко, артистично, естественно, точно попадая в образ самовлюбленного монарха, уверенного в своей непогрешимости и всевластии. Можно попенять актеру за отсутствие глубины и декоративность его персонажа, но в предложенном режиссером решении глубина и масштаб не требуются, потому что их лишен его соперник. Центральная для Булгакова тема художника и власти не становится в спектакле магистральной, потому что Хабенский играет не трагедию гения, задушенного этой самой властью, а драму крепкого хозяйственника, человека средней руки, запутавшегося в любовных перипетиях, при этом до мозга костей театрального и готового практически буквально ползать на брюхе перед королем-самодуром лишь бы сохранить театр. Неслучайно одной из центральных и самых выразительных моментов спектакля становится сцена, в которой Мольер учит своих актеров искусству самого низкого и подобострастного поклона. А умирает герой Хабенского где-то там, за сценой. Что ж, наверное, можно ставить и так. Какие времена, такой и Мольер…
Финал спектакля представляет собой иронический дисклеймер – все перед всеми извиняются перед зрителями и друг перед другом – за себя, за спектакль, за режиссера. И тут намеки и аллюзии прозрачны и очевидны. Мол, все всё понимают, и мы первые. Да, мы не герои, да мы ежедневно идем на компромиссы, но ведь мы это понимаем, и извиняемся, и подтруниваем над собой, но зато театр сохраняем. И кто посмеет бросить в нас за это камень? Наверное, можно и так. Но зачем пьесу переписали? Там же абсолютно все это есть. Разве что короче, стройней и трагичней.