«Дети солнца». М. Горький.
Театр-сцена «Мельников» (Москва).
Режиссер Лиза Дороничева, художник-сценограф Андрей Воронов, художник по свету Антон Поморев.

Лишь о былом величии некогда существовавшего театра Романа Виктюка сегодня напоминает конструктивистское здание в Сокольниках. Правда, увешанное многочисленными гирляндами, оно немного смахивает на площадную елку, которая дисгармонирует с окружающей средой. Впрочем, это только небольшое отступление перед размышлением о том, что есть величие сегодня, кто они — «великие люди», и зачем вообще сейчас задаваться подобными вопросами.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Спектакль «Дети солнца» Лизы Дороничевой — один из финалистов лаборатории «Поиск героя», которая была реализована при поддержке Президентского фонда культурных инициатив. Поэтому вопрос о теме сразу снимается, она должна соответствовать заданным рамкам. Об этом важно сказать, но не делая преждевременных выводов. По словам режиссера, в работе над постановкой они с командой «исходили из древних легенд, размышлений Ницше о великом человеке и Библии, глав Бытия о Потопе».

В темном генеральском доме нянька Антоновна (Александра Николаева), больше похожая на экономку старой закалки, значительно читает вслух сказание о Потопе. Справа от нее — открытый шкаф от пола до потолка, про который, скорее, можно было бы подумать, что это метафора Вавилонской башни, но это тот самый условный ковчег. На полках — парные фигурки животных, кажущиеся сперва игрушечными, потом просто миниатюрными. Общий свет притушен, мерцают только отдельные подсветки, обозначающие детали обстановки. Вот ковчег; прямо перед нами — холодильник, где ученый Протасов хранит свои таинственные черные коробочки для неизвестных опытов, — их смысла мы так и не узнаем. Слева — окно в человеческий рост, сквозь которое проникает слабый желтый отсвет. Наконец, центр занимает круглый стол с геометрическим солнечным узором, где горит тихая керосинка и Антоновна читает сказание о Потопе.

Постепенно пустота заполняется людьми — «великими» и «последними», если мы вспоминаем теорию Ницше, которую в истории человечества часто использовали самые разные тоталитарные идеологии. «Избранные» — непосредственно Протасов (Сергей Епишев), его жена Елена (Катерина Васильева) и влюбленный в нее художник Дмитрий (Павел Новиков). Творцы, властители — все они одеты в smart-casual синюю форму, на груди «партийные» значки солнца, отличающие их от других. Всегда бесстрастны, невозмутимы, одинаковы и лишены той чеховской интонации, искренности, которая позволяла в горьковской пьесе допустить, что они только люди. Ошибающиеся, мечущиеся, противоречивые — сложные и живые.

С. Епишев (Протасов), А. Николаева (Антоновна).
Фото — архив театра.

«Последние люди» — все остальные. То есть, прежде всего эпизодические персонажи, которым присвоены ярлыки. Например, стервозная и корыстная Мелания (Анастасия Морозюк), по пьесе влюбляющаяся в Протасова, — здесь лишенная возможности на неподдельное чувство. Слесарь Егор (Динис Громаков) — типичный представитель того самого «быдла» из народа, избивающий свою жену и никого этим особенно не удивляющий. Яков Трошин (Владимир Белостоцкий) — хипстер из «Европейской области», щеголяющий в пиджаке с тиграми и с пакетом «Этому городу нужно больше художников», выпендривающийся бессвязным монологом по-французски. Видимо, парад подобных стереотипных образов на сцене — попытка пародирования всех и вся. Единственная выпадающая из этого списка на фоне всего остального — горничная Луша (Варвара Сурсанова), которая живее всех живых в спектакле. Почти бессловесная, но яркая в точечных появлениях, маленькая и гордая, глазасто уставившаяся в книжку «Так говорил Заратустра» и комично подпрыгивающая, чтобы напялить пиджак на двухметрового хозяина дома.

К «последним людям», судя по всему, Протасов относит и безвольных, по Ницше, уставших от жизни Лизу, свою сестру (Анастасия Тереля), и влюбленного в нее ветеринара Чепурного (Денис Бондаренко). Но тут что-то не складывается. До этого момента могло казаться, что идея о сверхчеловеке — это идея «детей солнца» о самих себе, а в реальности пьесы этому противопоставлены человеческие отношения между ними — сперва равнодушные, потом меняющиеся в переломных событиях. Болезненная одержимость Лизы красным цветом и ее сумасшествие в финале, самоубийство Чепурного, народные волнения, которые затронули и уединенный дом Протасовых, — все эти потрясения возвращали «великих людей» в реальность, меняли их жизни, и тем самым абстрактная идея величия опровергалась в отдельных судьбах. Но в спектакле, кажется, нет никакого слома и трагической перемены.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Лиза и Чепурной, так же, как и другие, существуют примерно на одной интонационной ноте. Непонятно — это задуманный рисунок ролей или само исполнение? Но они почти ничем не отличаются от противопоставленных им «детей солнца». Нет болезни Лизы — о ней только говорят как о данности, но она остается невидимой, за исключением «вульгарного» красного галстука Чепурного и багрового света, который затмевает всех вместо «восстания масс». Нет ее вымученных стихов, кроме первого, который звучит ожидаемо и сразу встраивается в привычную картину мира для других. Зато Лиза играет на рояле «Ain’t Got No, I Got Life». А в конце вместо сумасшествия отправляется играть дуэтом с ушедшим Чепурным. И джазовая тема становится попыткой метафоры.

Вместо самоубийства Чепурного — его уход за рамки раздвигающейся задней стены в белую вечность под песню «Over the rainbow». Вместо народного бунта — далекая от остроумия пародия «американского оптимизма»: герои замирают в искусственных улыбках под все ту же мелодию из «Волшебника страны Оз», подставив лица солнцу и представляя утопичную идею своей жизни. Постепенно музыка ожидаемо деформируется — замедляется, голос начинает мутировать, как в дешевых фильмах ужасов, улыбки оказываются стеклянными гримасами, а свет из желтого переплавляется в кровавый. Единственным намеком на возможную угрозу остается появление в этот момент Егора, который точит свой ножик за дверью, — но дальше за этим ничего не следует.

К. Васильева (Елена), В. Сурсанова (Луша).
Фото — архив театра.

И тут выстраивается странная картина: это отсутствие открытых столкновений, прямого упоминания трагедии и ее претворения на сцене в каком-либо виде можно было бы воспринимать как элемент поэтики, художественное решение. Но из-за отсутствия контрастного другого, на фоне которого джаз и красный цвет смерти и ужаса читались бы как метафора, — отсутствие просто остается отсутствием, трагедии нет, не было, и вряд ли она будет, потому что «из ничего не выйдет ничего».

В спектакле Тимофея Кулябина в «Красном факеле» 2018 года тревожное ожидание неизвестного было обусловлено выбранным временем действия — кануном миллениума. В спектакле Николая Рощина в Александринском театре 2021 года была обострена тогда актуальная тема эпидемии. А в версии Лизы Дороничевой получается, что нет ни внешней, ни внутренней катастрофы — Протасовы просто существуют в своем домике с ковчегом в шкафу. От первой и до последней минуты почти ничего не меняется, тотальное равнодушие никого не убивает — Чепурной просто уйдет в условный закат, Лиза отправится к нему, и там они будут счастливы, играя джаз в четыре руки. А Протасовы останутся, но тоже будут счастливы, ослепленные своим солнцем. Немного напоминает «идиллию» за железным занавесом.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Так о чем рассказ? О том, что «великие» — на самом деле «последние» люди, которые, по Ницше, живут, почти не замечая проблем и конфликтов вокруг себя? Но тогда получается, что точка зрения персонажей создает замкнутую мертвую реальность — и она подменяет реальность всего спектакля. Или это история об «избранных», которые смогли избавиться от страха смерти, от эмоций — от всего человеческого, — чтобы суметь повести народ в «светлое будущее»? Но тогда мы как зрители достигли того же уровня, что и персонажи, почти ничего не чувствуя к происходящему. Может быть, в этом и была художественная задача?

«Великий человек» смотрел в окно — и там не видел ничего.