«Бег». М. А. Булгаков.
Тюменский драматический театр.
Режиссер Александр Баргман, художник Анвар Гумаров.

Сцена из спектакля.
Фото — Вадим Балакин.

Тюменский «Бег» рождался в трудных, нервных, почти невыносимых условиях. Театр лихорадило, труппа боролась с самоуправством ТКТО, протестовала против увольнения коллег и внезапно затеянного ремонта. Репетициям мешали визг дрелей и стук молотков, строительная пыль въедалась в легкие — артисты теряли голоса. Весь этот кошмар, как выяснилось, не сломил творческую волю команды, и спектакль получился — сильный и глубокий.

Для Александра Баргмана «Бег», с одной стороны, продолжение его личной театральной булгаковианы: он уже ставил «Мольера» — здесь же, в Тюмени, именно с этой работы началось сотрудничество режиссера и ТБДТ; «Дни Турбиных» — в Свердловской драме и «Дон Кихота» — в Театре им. Ленсовета. Кроме того, «Бег» развивает тему спектакля «Настанет день» по рассказам Владимира Набокова (Драматический театр им. В. Ф. Комиссаржевской).

Сцена из спектакля.
Фото — Вадим Балакин.

Герои набоковских рассказов — русские эмигранты, сметенные с родной земли ветром истории, потерявшие отечество, живущие воспоминаниями об утраченном мире и несбыточной мечтой о том, что «день настанет» и они вернутся. Куда?.. Судьба их — продолжение пути персонажей «Бега», тех, кто не покончил с собой в Константинополе, не сгинул физически, но пребывает в «горьком предсмертье». Эта строка Вл. Ходасевича звучит в тюменском спектакле в отсутствующей у Булгакова и сочиненной Баргманом сцене. В промежутке между Сном седьмым (парижским) и Сном восьмым (заключительным) бесприютные скитальцы, с узелками и чемоданами бредут в пустоте по дорожке белого стелющегося дыма, из ниоткуда в никуда, и то раздумчиво, то отчаянно делятся с гулким пространством своей тоской, цитируя русских поэтов. П. Иртель, М. Волошин, И. Северянин, Г. Адамович, З. Гиппиус, А. Штейгер, И. Одоевцева, Н. Туроверов, И. Бродский, О. Мандельштам… «Выбиты судьбой из колеи, без надежды мы бредем вслепую…» Изгои (таково было одно из первоначальных названий пьесы «Бег»), лишившиеся дома, который попал под пяту эпохи перемен. И нет тут точного указания на время и место. Это люди, горестно идущие через все последнее столетие, «среди дыма и огня», несущие «иго тяжкое» изгнанья — не только из страны, но из того уклада жизни, где над письменным столом светится лампа с зеленым абажуром, а окна занавешены кремовыми шторами.

А. Тихонов (Хлудов), В. Ващенко (Главнокомандующий).
Фото — Вадим Балакин.

Печальную процессию сопровождает Певец с набеленным лицом, в черном фраке и белых перчатках. Далекий голос, в котором угадываются интонации Вертинского, словно из глубины времени поет грустно-ироничные шансонетки. (Эта маска — персонаж Романа Гусака — проходит сквозь весь спектакль, наблюдая и бессильно сочувствуя.) От группы скитальцев отделится, хромая, разжалованный генерал Хлудов (Александр Тихонов), и, как будто в его больной голове, в фонограмме прозвучат стихи Георгия Иванова: «По дому бродит полуночник». Да, он уже не вполне живой человек, а тень, зависшая между жизнью и смертью, в вечном мучительном диалоге с повешенным вестовым Крапилиным (Вадим Шестибрат), молчаливо и неотступно следующим за своим палачом.

Поэтический текст включается в спектакль неоднократно. В финале Сна третьего контуженный в голову командир гусарского полка Де Бризар (Дмитрий Егоров), толкая по сцене, как снежный ком, огромный безглазый череп, орет страшное стихотворение того же Г. Иванова «Хорошо, что нет царя…». Перед самым антрактом, на переломе действия, когда персонажи «Бега» покидают Россию, отправляясь в неизвестность, Серафима Корзухина (Наталья Никулина) из глубины сцены, стоя на груде черепов, выкрикивает гумилевское «У меня не живут цветы», а Голубков (Игорь Баркарь) через всю огромную площадку, через время и пространство, отвечает ей тоже Гумилевым: «О тебе, о тебе, о тебе, ничего, ничего обо мне». Это невозможный в реальности — ведь герои разлучены — диалог стихами.

Д. Егоров (Де Бризар).
Фото — Вадим Балакин.

Может, кому-то покажется лишним или иллюстративным включение стольких стихотворных текстов. Но, я уверена, этот режиссерский ход вдохновлен самой природой булгаковской «пьесы в восьми снах» — поэтической по своей сути. Автор предпослал ей эпиграф из Жуковского, а также сопроводил эпиграфами каждый из снов. Все они, кстати, сохранены в тексте спектакля: каждый раз кем-то из персонажей объявляются номера снов и произносятся вводные ремарки, задающие атмосферу. Но, конечно, дело не только в этом — весь строй пьесы, ее ритм, ее лексика вырывают происходящее из тенет обыденной реальности и причинно-следственных связей. Булгаков искал способ показать мир, сорванный с опор, художественно представить несущийся поток, в котором события громоздятся друг на друга, как льдины во время ледохода. Сложный авторский жанр, не умещающийся в границы всех привычных определений, остается до сих пор трудной загадкой для постановщиков, мало кому удается передать этот гротескный сплав лирики, фарса, хроники, трагедии… Мне кажется, тюменский спектакль — из числа очень редких сценических удач «Бега», потому что создателями не только прочувствована, но и талантливо воплощена фантасмагорическая нереальность булгаковского мира.

Н. Никулина (Серафима).
Фото — Вадим Балакин.

Анатолий Смелянский писал: «„Настраивая“ пьесу, Булгаков в ремарках почти не пользуется традиционными указаниями типа „входит“ или „выходит“. В „Беге“ „проваливаются“, „исчезают“, „уходят в землю“, „возникают“, „вырастают из-под земли“, „заносятся в гибельные выси“, „закусывают удила“, „скалятся“, „влетают“, „сатанеют от ужаса“, „вырастают из люка“, „выходят из стены“, „взвиваются над каруселью“». Как же это осуществить на сцене?.. Баргману и его команде удалось. «Бег» — это бег, «полет в осенней мгле», никакого актерского «рассиживания», мгновенные переходы и переключения без подробных оценок. Хореограф Николай Реутов, вероятно, внимательно прочитал эти ремарки и, вдохновленный ими, сочинил особенную пластику — «от противного»: артисты порой движутся, словно в рапиде, в замедленном фантастическом танце, который возникает помимо их личной воли. Они будто несомы внечеловеческой силой (истории, рока, «бега»). Сцена допроса Голубкова решена почти как балет под отдаленные звуки расстроенной шарманки, трагифарсовая пантомима с танцующими механическими куклами — Скунским (Даниил Могутов) и устрашающим Тихим (выразительная работа Марины Карцевой), которого (которую?) позже эффектно нагрянувший генерал Чарнота закружит в медленном вальсе, завертит, утащит за руку со сцены, как безвольного тряпичного болвана.

Сцена из спектакля.
Фото — Вадим Балакин.

Музыкальная партитура, столь подробно разработанная в тексте самим Булгаковым, в спектакле тоже необычайно богата. Композитор Анатолий Гонье (интересно, что это не первая его работа с «Бегом», он писал музыку к «Восьми снам» МДТ — Театра Европы) парадоксально сопрягает гармонию и хаос, создавая голоса распадающегося мира. Отозвавшись на рефрен Де Бризара «Графиня, ценой одного рандеву…», он обратился к музыке из «Пиковой дамы», только к другой арии. Поразительно, но Чайковский звучит здесь грозно и тревожно. В отрыве от контекста это почти батальная музыка! Чувствуется мощное дыхание трагедии.

Анвар Гумаров гениально (не буду себя редактировать и вычеркивать это слово!) решил сценическое пространство. Все антибытовые, поэтические, метафоричные ремарки Булгакова становятся возможны благодаря тому, что перед нами — Театр, вселенская сцена, и декорации здесь сменяются легко, демонстративно. Появляются выгородки, как будто «из подбора». Например, красный диван с выгнутой позолоченной спинкой, осколок прежней жизни, словно из другого спектакля сюда занесен. Неслучайно этот выразительный диван путешествует — возникнув в мрачном помещении севастопольской контрразведки, позже он всплывет в Париже, у Корзухина, в ярко освещенной застекленной кабинке, похожей на банковский сейф.

Сцена из спектакля.
Фото — Вадим Балакин.

Метаморфозам смыслообразущей сценографии можно посвятить отдельную статью… Путь ведет из мрака и тесноты — к финальному свету и простору. Из темноты и разрухи монастыря через тревожный хаос ставки Хлудова на железнодорожной станции, наполненной клубами морозного пара и ворохом телеграфных лент, через черный каземат с огромной раскаленной докрасна иглой-маятником, через кабинет с массивным столом, с шевелящейся от ветра зеленой шторой — дальше, дальше и дальше. Второй, «заграничный», акт спектакля вовсе лишен примет жизнеподобия: вне России герои оказываются в каком-то странном, нарочито искусственном пространстве. Балаганный мир Константинополя, похоже, нарисован с помощью ИИ — блестящая труба, змеевидно изгибающаяся и ведущая к огромному надувному кольцу цвета фольги, серебристые шары, разбросанные тут и там, пестро одетая толпа клоунов… Тут невозможно жить, это город-фантом. Тараканий забег никак не материализован, в мелькающем свете под гитарные запилы неистово пляшет нищий Чарнота — Николай Аузин, выплескивает бесплодную мечту о выигрыше; потом все обрывается, клоунская группа сначала застывает, потом исчезает. Без звука поет «Вертинский», голос доносится издалека, как сквозь помехи, и только ветры воют над опустевшей площадкой… Пустоты все больше. В финале пространство огромно и пустынно, вдали — косой ряд ярко-желтых прожекторов («Хлудов пройдет под фонариками»). В небытии, за гранью жизни встречаются и замирают главные герои «Бега», достигнув, вероятно, «тихого, светлого брега» из эпиграфа Жуковского.

Пьеса прекрасно открывается ключом театральности. Становятся слышны все реплики, подчеркивающие «театр в театре». Люська — Кристина Тихонова иронично комментирует неожиданное появление Голубкова в константинопольском дворике, куда Серафима привела турка, чтобы отдаться ему за еду: «Ваш выход можно считать блестящим!» Хлудов — Александр Тихонов язвительно интересуется у Главнокомандующего — Владимира Ващенко: «На каком вы амплуа?» Сам он принимает дурацкие позы, вытягивается во фрунт и, кривляясь, как ярмарочный паяц, аттестует себя: «Я — вешатель!»

Сцена из спектакля.
Фото — Вадим Балакин.

Хлудов Тихонова — главный герой этого «представления», жуткий Петрушка в балагане на крови. Его отчаянное шутовство на грани жизни и смерти производит невероятное впечатление. Вид героя при первом появлении нелеп: поясница генерала обвязана бабьим пуховым платком, из рукавов шинели свисают варежки, как у ребенка на детской площадке. Тики, подергивания лица, нервные гримаски — Хлудов болен, истерзан, его жестоко ломает осознание тупика, в который загнан он сам вместе со всей Белой армией, со всей взорванной страной. Во втором акте Роман Валерьянович, нагруженный неизбывной виной, хромает, опираясь на клюку. Теперь он в черных очках, как слепец, в каком-то рубище, почему-то в ушанке и все так же подпоясан платком. Тихонов играет очень умно и тонко, он настойчиво ведет своего героя к финалу, в котором Хлудову будет дарован покой — за то, что был предельно честен, осудил себя судом собственной совести и смог быть самым добрым и терпеливым, помогая несчастной Серафиме, которую Наталья Никулина играет надломленной петербургской красавицей, летящей в бездну, но обретающей внутреннюю значительность благодаря любви. Их дуэт с истинно влюбленным Голубковым — Игорем Баркарем графично прорисован на фоне дымного хаоса разрушенного мира.

К. Тихонова (Люська), Н. Аузин (Чарнота).
Фото — Вадим Балакин.

Чарноту и Люську также связывает огромная, неуместная в «военно-полевых» условиях любовь. Они бросаются друг другу в объятия с жаркой страстью, забывая о том, что вокруг полыхает бой. В константинопольских сценах бравый и неустрашимый в прошлом герой Николая Аузина уже «сбитый летчик», и эта жалкая позиция его не украшает. Ни победительное мужское обаяние, ни остроумие не помогают — изнуренная голодом и безнадегой героиня Кристины Тихоновой смотрит сурово, буквально убивает взглядом. Но чувства между ними по-прежнему сильны: Люська яростно бьет Григория Лукьяновича мокрым бельем, и они сцепляются, как коты в драке. Их встреча в Париже, в доме Парамона Корзухина, несмотря на то, что новоявленная Люси Фрежоль и генерал в кальсонах не могут быть вместе, все-таки полна любви. Когда проигравшийся в пух Корзухин (стилистически безупречная работа Александра Кудрина), хныча и стеная, удаляется спать, Люська — Тихонова произносит коронную булгаковскую фразу «Чарнота, купи себе штаны», но в ее неожиданном обращении «Гриша» и взгляде — только нежность и боль, никакой насмешки.

Спектакль «Бег» — о людях, потерпевших крушение на вираже истории, о тех, кто попал в тектонический разлом эпох. Сильный и горький спектакль.