«Женитьба». Н. В. Гоголь.
Пермский Театр-Театр.
Продюсер проекта Борис Мильграм.

Марина Дмитревская — Алисе Фельдблюм

Привет, Алиса!

Все-таки когда очередное «невероятное происшествие» связано с Гоголем — это даже как-то украшает…

Несколько месяцев Пермский Театр-Театр анонсировал «Женитьбу» в постановке Михаила Бычкова и оформлении Семена Пастуха, и вдруг — раз! Приезжаем мы с Вами, а премьерная афиша пуста: ни режиссера, ни художника, спектакль поставил и оформил себя сам. Случилось это внезапно до последней степени, как и подобает жанру «невероятного события», а их немало развелось в нынешнем времени.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

При этом кто-то ведь выпустил премьеру, ни в чем не похожую на спектакли Театра-Театра, это был явно не продюсер проекта Б. Мильграм, а кто-то приглашенный, кто пошел поперек привычной эстетики Театра-Театра и словно «среди шума и грома», среди энергетического потока музыкально-вокально-ярких-динамичных, масштабных, новожанровых постановок взял и включил паузу. И залу, в котором сидели мы с Вами, этот стилистически иной «спектакль паузы» явственно нравился, тем более — клянусь — реакция свидетельствовала: слова Гоголя зрители слышали впервые. А «Женитьбу» играли именно от слова до слова, спектакль был стилистически чист, ничто не морщило, но ничего и не удивляло…

Спектакль-сирота чем-то напоминал спектакли Бычкова (проработанностью, обилием живописных реминисценций, отсутствием режиссерского хаоса), но в нем не чувствовалось внутренней жизни. Режиссер Бычков обычно соотносил мир того, что ставил, с нашим «сегодня» — и в Чехове, и в Островском… Значит, «Женитьба» — не его? Хотя постойте. Пожалуй, спектакль и поставлен об отсутствии любой живой жизни, кроме оставленной нам книжной. Подколесин, не выходи из комнаты… Вполне нашего времени случай: не совершай ошибку. Но тоска, замедленная психическая жизнь, тормозящая Подколесина, — выходят его индивидуальным свойством, все другие (женихи, Агафья, Кочкарев) тоской не заражены, не маются, они — из классического прошлого театра, они — персонажи без мотиваций, тем более — без трагических мотивов.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Первая картина напоминает Павла Федотова. Это на его полотнах — коричневатая живописная бардачность холостяцких квартир середины ХIХ века: книги, подзорная труба, металлический таз, кувшин, поваленный стул… Натюрморт старого мастера в приглушенном колорите (сразу надо сказать, что отсутствующий на афише художник спектакля — выдающийся сценограф Семен Пастух, его фамилия сохранилась на сайте в день премьеры и на программке, но ее нет на афише: видимо, чехарда с отменой имен происходила стремительно). Все как будто освещено уютом настольной лампы, в данном случае торшера, при свете которого хорошо «книжки умные читать, поворачивать эстампы и на клавишах бренчать», как у Саши Черного… А может, лампа даже не электрическая, а та, старинная, с копотью… Альберт Макаров — Подколесин в круглых тяжелых очках и халате вдруг напомнил моему соседу по партеру одну из фотографий Сергея Михайловича Бархина — точно в таких же очках и халате, а мне заодно и его книгу «Ламповая копоть» — по созвучию с золотистым приглушенным освещением. Впрочем, Подколесин-Макаров похож еще и на Грибоедова, и на Гарина в мейерхольдовском «Горе уму» — это когда надевает цилиндр и наворачивает шарф. Такой русский умник-отшельник. Подколесин располагается в центре натюрморта на кожаном диване. С книгой… Он очевидный эскапист. Ну, это для множества Подколесиных не новость, а то, что он библиофил — новость, он и с Агафьей будет объясняться, читая ей стихи из книжки, чередуя Жуковского и А. Ломакину с сайта Стихи. ру (с Жуковским не ошибаюсь, а с Ломакиной могу ошибиться: записав реплику Подколесина, искала ее и нашла именно на этом сайте).

А. Макаров (Подколесин).
Фото — архив театра.

Когда же «отщепенец/инодушный» (по Мейерхольду) Подколесин выйдет из мира старой культуры в другой, внешний, мир — мир без тепла, мир прямого плоского света, — возникнут пластмассовые пальмы в гостиной Агафьи Тихоновны, ее интерьер будет чист и холоден и напомнит глянец современных журналов. Художник спектакля использует эффект фотокамеры: объектив то сужает сцену до окошка в полной черноте, то распахивает ее в полноценный кадр-коробочку.

Впрочем, Алиса, так в переписку не вступают, я очень длинно начала. Слово Вам.

Алиса Фельдблюм — Марине Дмитревской

Да, Марина Юрьевна, сюжет с исчезнувшим с афиши режиссером как-то даже забавен: словно выпрыгнул он вслед за Подколесиным из окна, не дождавшись главного…
Быть может, тому виной нынешние трагические обстоятельства, но я уж второй день думаю об отсутствии режиссера как автора спектакля. Я вижу симпатичную картинку: стилизованные под гоголевские происшествия, но при этом лаконичные, по-сегодняшнему «пустые» декорации, продуманные до мелочей костюмы как бы той эпохи, редкие, но остроумные видеовставки под «немое кино»; я слышу уместную, не отвлекающую внимание и создающую настроение музыку; я наблюдаю слаженный актерский ансамбль… но я совершенно не вижу режиссерского высказывания. И гоголевского высказывания — тоже. Будто выпавший из окна режиссер (не сам же он прыгал — все мы знаем обстоятельства…) назло оставил от пьесы — лишь текст. Когда-то написанные буквы, превращенные в слова, предложения, шутки… Хотели, мол, Гоголя — получайте!

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

И самое удивительное, что такая вот режиссерская сверхчистота зрителю приятна и понятна — это как видеокнига, иди и смотри. Наверное, в этом — главное отличие «Женитьбы» от остальных спектаклей репертуара Театра-Театра. И не в отсутствии «мюзикловости» дело. Хотя, конечно, шутка (и, кажется, единственное режиссерское слово в спектакле) с отниманием гитары у Альберта Макарова, когда его Подколесин принялся было запеть, но инструмент забрали прямо из рук, — смешна и показательна (запретить Альберту Макарову петь на сцене Театра-Театра — это смело!). Сегодня возможна только немота — во всех смыслах.

Театр без режиссера — он же актерский. И здесь, мне кажется, взято такое «бенефисное» существование Альберта Макарова-Подколесина и подыгрывающих ему характерных женишков, представляющих из себя не отдельных личностей, а как бы сумму идиотских качеств, как у Гоголя: Сергей Семериков в роли Яичницы — грузный и малоподвижный, зацикленный на приданом и постоянно говорящий апарте; Алексей Корсаков в роли Анучкина — субтильный и перманентно чихающий, требующий от жены знаний «по-французски»; Александр Сизиков в роли Жевакина — развязный моряк с веселыми усами и воспоминаниями о пышнотелых испаночках; Александр Аверин в роли Старикова — немногословный напыщенный купец, — все внимание направляют на такого «другого» Альберта Макарова. Подколесин тут — сложная фигура. Сначала он, уткнувшись носом в книжку, сидя на огромном английском кабинетном диване, кажется маленьким-маленьким, беззащитным книголюбом. Затем — просто ленивым и опасливым, реагирующим понятной раздражительностью на подстрекания товарища. После — неожиданно — пылким любовником, способным испытывать настоящее влечение к женщине и даже поддержать неловкую беседу (в роли инфантилки Агафьи Тихоновны — Анастасия Демьянец).

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Действительно непонятным и вызывающим вопросы мне кажется Александр Гончарук в роли Кочкарева — такой активный, резкий, грубый, будто занимающий эту пустующую нишу режиссера своими перманентными указаниями, расстановками, толканиями, создаванием самого действия. Но — для чего?..

Вот Вам как кажется, какая мотивация у Кочкарева? Зачем ему — эта женитьба?

Марина Дмитревская — Алисе Фельдблюм

Да, согласна, этот вопрос из основных и режиссерски будто брошенных. Кочкарев — персонаж без мотивов и обоснований. Бывал он в разных спектаклях и бесом, и прочей нечистью, и верным корешем, и мстителем (свахе за свою женитьбу), и веселым игрецом-провокатором, но вот чтобы мы не могли разгадать не только подоплеку его активной деятельности, но и вообще понять, кто он… Нет, это не Бычков ставил…

История Подколесина понятна, хотя и статична: это сюжет эскаписта, вышедшего из недр живой книжной культуры в вакуум неживой реальности. А там дышать нечем. Эту тему понимаю и разделяю, она сегодняшняя. Но почему лишены драматизма и хоть какой-то драматической тоски женихи? Или они не современники наши? Не одиноки? Все как-то не сходится, не срастается, все здесь — во взаимном обрыве, нецельности, ощущении иссякания. В спектакле совсем нет энергии собеседования, вялая энтропия первого акта приводит в замешательство. Вы правы, эта «Женитьба» будто поставлена человеком, у которого нет ни сил, ни желания совершать действие. Так бывает, знаете, нашего времени случай, сейчас кажется подозрительной как раз всяческая активность. Но вряд ли это касается драматической или комедийной активности.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

В изобразительной палитре спектакля еще есть и черно-белое видео: над головой меленьких, насекомоподобных героев разверзаются их собственные огромные лица, а над головой Агафьи нависает морда покойного отца-купца с кулаком, внушающим ей ужас (побивал он дочку). Остроумно придумано: именно из этих изображений Агафья Тихоновна как раз и складывает идеальный видеопортрет будущего мужа: видеоусы Никанора Ивановича реально соединяются с видеоносом Ивана Кузьмича… Отличный фоторобот!

В эту же ч/б линию укладывается и совершенно отдельная, самая выразительная (по мне) сцена: женихи выходят от Агафьи в косой черно-белый графический дождь, «льющий» от колосников до планшета. Он острыми линиями режет их маленькие одинокие фигурки, бредущие поодиночке вдоль портала, перед первым рядом. От этой огромной, во все зеркало сцены «ксилографии» веет «Шинелью»… И что? Это остается моментом, аттракционом, стилистическим штрихом, промельком, и как только фигуры выходят в свет — они застывают объемными манекенами в тщательно пошитых костюмах. Иногда за пальмами возникают огромные видеолица Подколесина или Агафьи, подглядывающие за крошечным театром ненастоящей жизни… Ну и что?

Здесь все время это «ну и что?..». А зал так смеется лексике героев — аж завидно, что слышат впервые…

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Алиса Фельдблюм — Марине Дмитревской

Это, на самом деле, забавно: Театр-Театр с таким усердием создавал репертуар сложный, во всех смыслах актуальный, экспериментирующий и с формой, и с содержанием (последние премьеры: громкий и жестокий спектакль «Отцы/Дети» Марка Букина, где оппозиционер Базаров разлагается на провонявшем матрасе под патриотические песни; мифически-гипнотический «Мороз» Бориса Мильграма по пьесе Константина Стешика, в котором действие разворачивается буквально — в небытии; ретроспективно-аналитический «Мизантроп» Елизаветы Бондарь — острая опера про ненужного во все времена протестующего героя), а зрителю все это время не хватало простого и понятного, освобожденного от режиссерских трактовок и насилия над текстом, оторванного от катастрофичной реальности спектакля. Спектакля, где два человека настолько созданы друг для друга, что вместе быть просто не могут (Агафья Тихоновна Анастасии Демьянец выступает женской версией Подколесина, сбегая со смотрин, мучаясь необходимостью выбирать и т. д). Спектакля, где героями движет не любовь или вожделение, а абсурдная идея — жениться/женить, — за которой не стоит ничего, кроме немедленного желания ее воплотить. Наверное, из таких вот абсурдных идей и состоит жизнь, которую мы с вами пропускаем в попытках найти мотивации и смыслы. Иногда их может просто не быть. И это нормально.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Марина Дмитревская — Алисе Фельдблюм

Да, неведомый нам режиссер уловил тоску по простому и понятному, аншлаги этому спектаклю обеспечены. И пусть лучше мы будем зрителями с испорченным вкусом и неуместными вопросами, чем зал вмертвую застынет в непонимании…

Знаете, я видела «Женитьбу» первый раз в жизни лет в шесть. Ее ставили студенты Вологодского пединститута. И Подколесин (студент Миша Лакец, и не спрашивайте, откуда в моей памяти сейчас внезапно отыскалось это имя) лежал на кожаном диване, очень похожем на тот, что стоит сейчас в Театре-Театре, в похожем халате… Играли так, как просто могут играть студенты филфака. Потом, приходя к маме на работу (а диван вне спектакля стоял на кафедре литературы филфака), я даже присесть на этот диван стеснялась: на нем лежал Подколесин из другой реальности… Может, и сегодня, впервые, как я когда-то, увидев вот такую «Женитьбу», зритель запомнит свет лампы и очки Ивана Кузьмича. Первое знакомство состоялось. Может, и не надо ничего, а только «книжки умные читать» и слушать Гоголя?

А ведь читает в финале Подколесин «Записки сумасшедшего»: «…несите меня с этого света… мать ли моя сидит перед окном?..» Впрочем, зритель вряд ли узнает текст Поприщина, да и сценический Подколесин с ума не сошел, просто вернулся домой и углубился в чтение Гоголя…