«Буря». У. Шекспир.
Челябинский театр кукол им. Валерия Вольховского.
Режиссер Александр Янушкевич, художник Екатерина Шиманович.

Визуальное решение спектакля аскетично: остров в «Буре» — серое, скалистое место. Задник сцены — каменная глыба с расщелинами разных форм. Туда уходят артисты, там прячутся герои. «Убогая пещера», — говорит об этом месте Просперо, и его слова описывают это место как нельзя лучше. Убогое, затерянное, ненужное.

Все начинается, конечно, с бури. Бедствие в спектакле решено так: на вертикальные полосы ткани проецируется видеоряд с лицами актеров. На них дует поток воздуха, наполняя щеки, деформируя лицо. Это физиологичная, намеренно неэстетичная картинка. С этого начинается спектакль, и первая мысль, которая приходит в голову, — ничего красивого в этих героях нет.

А. Борок (Просперо).
Фото — Марат Муллыев.

Александр Янушкевич не строит иллюзий, «дивный новый мир» полон уродов. Все куклы белые, их безрукие торсы отсылают к античной скульптуре, но намеренно неидеальной. Это мир людей: прибывшие на остров, в том числе и Миранда, действительно будто изувечены и уродливы — однорукие или без рук вовсе, большинство — безногие, у Тринкуло (привет шутовской природе!) голова торчит из зада. Миранда и Фердинанд очень похожи: тонкие, у обоих лишь одна рука — правая. Антонио, брат Просперо, изгнавший его из Милана, — змееподобный, с длинной шеей и острыми, неприятными чертами лица. У короля Алонзо руки съемные, крупные; хромированные глаза печальные. Кукол водят в черных глухих костюмах, и эти образы работают на общую картинку. Кажется, будто на острове обитают тени, а может, это духи, призываемые Просперо.

Большинство артистов, занятых в спектакле, играют по две роли: Артем Чистяков — Миранда и Ариэль, Федор Псарев — Алонзо и Гонзало, Тимур Ахмедов — Себастьян и Фердинанд, Анатолий Пристай — Антонио и Стефано, Василий Лаврентьев — Адриан и Тринкуло. Только два артиста работают по одной роли: Просперо — Александр Борок, Калибан — Александр Малышев. Кажется, в таком распределении есть логика. Оба — и Просперо, и Калибан — страдают от насилия и все равно совершают его, оба чувствуют себя униженными, оба жаждут мести. Как свергли Просперо в Милане, так и Просперо свергает Калибана на его острове. Несмотря на схожие судьбы, герои существуют в антитезе, и это прослеживается не только в отношении друг к другу. Мир Просперо-Борока — интеллектуальный, он опирается на знание, даже визуальное решение его костюма говорит об этом: на Просперо плащ с латинскими буквами, буквы же проецируются на каменный задник. Мир Калибана-Малышева — необузданный, далекий от знания. «Я научил тебя словам», — говорит Калибану Просперо. Калибан отвечает: «Теперь я знаю, как проклинать».

Сцена из спектакля.
Фото — Марат Муллыев.

Просперо Александра Борока обиженный, мстительный, злой. Амплитуда его речи движется от шепота к рычанию, в голосе звучат властные нотки. Он вряд ли размышляет о прощении, вряд ли на самом деле отдает себя на суд последним монологом. Весь спектакль — это, по сути, спектакль Просперо, который он разыгрывает на острове, эти куклы — его куклы. Мысль о «театре в театре» развивается именно кукольными приемами, где кукла оказывается инструментом. Например, у Шекспира Фердинанд говорит: «Нет, я не подчинюсь, пока мой враг / Меня не одолеет в поединке». Янушкевич и команда спектакля ставят акцент: на словах «нет, я не подчинюсь» актер отходит от куклы, проявляя волю. Этот бунт Просперо подавляет: артист возвращается к кукле, спектакль продолжается. В одной из последних сцен, когда вокруг Просперо собираются все те, для кого было разыграно это действо, куклы остаются без артистов. Хаотично расположенные руки, ноги, тела, мечи — все недвижимо, пусто. Остров застыл, будто весь спектакль был не для них, а для самого Просперо. Удалась ли месть? Прощает ли он тех, кто его обидел? Ответа нет.

Калибан (Александр Малышев) появляется резко, неожиданно: из люка на авансцене, прямо перед зрителями. Визуально он выбивается из серого каменного мира острова: коричневый меховой костюм, лицо (или то, что должно быть у Калибана) закрыто лохмами-дредами, они же хаотично распределены по телу. Малышев работает яростно, каждое его движение, даже самое маленькое, полно силы и напряжения. Калибан передвигается на четвереньках, то кувыркаясь, то стелясь по земле, но в моменты злости поднимается на ноги — и это удивительное, даже страшное действие. Медленный подъем, выкручивающиеся руки, животная пластика — незаметно для себя понимаешь, что он очень высокий, грозный, по-настоящему страшный. Его сюжетная линия тоже заканчивается вопросом: Калибан не появляется в финальной сцене, не рефлексирует свое восхваление Стефано, как это прописано у Шекспира. Может быть, все, что происходило сейчас на острове, не оставило никакого следа для участников событий? Может, именно от бессилия Просперо меняет плащ волшебника на обычный черный?

А. Борок (Просперо), А. Чистяков (Ариэль).
Фото — Марат Муллыев.

Третий персонаж, появляющийся в живом плане, это Ариэль Артема Чистякова. На артисте хромированный торс-доспех и черная юбка, подол которой практически полностью закрывает босые ноги; лицо и волосы покрыты серебром. У него свой пластический рисунок, выделяющий его на фоне остальных персонажей, создающий небытовое решение роли, показывающий, что Ариэль — дух. Он замирает в широком полуприседе, никогда не становится боком, движется то быстро, то медленно. Ариэль — это не легкий восторженный дух, описанный у Шекспира. Это герой, уставший от мира и насилия в нем. Легкая, искренняя улыбка озаряет его лицо только в финале спектакля, когда он понимает, что наконец свободен.

В спектакле переплетаются эпохи и направления: возрожденческая мысль о человеке, которую по идее воплощает Просперо, существует рядом со средневековыми музыкальными мотивами, звучащими во многих сценах, где присутствуют потерпевшие кораблекрушение и Калибан. Фантастическая реальность Ариэля, духи и фантазии, которые он создает, решены сюрреалистически. Например, когда он завораживает Фердинанда пением, на задник проецируется русалка с головой Ариэля-Чистякова, серая, двигающаяся угловато. Маска, которую разыгрывают для влюбленных далее, тоже решена через проекцию, только теперь лица Ариэля-Чистякова заполняют пространство трех вертикальных блоков, меланхолично пропевая текст маски. Футуристичный посох Просперо — металлическая трость, раздваивающаяся к верху, — соседствует рядом с меховой бутылью, из которой пьет Калибан: первое отдает чем-то почти космическим, второе — отсылка к сюрреализму. Получается такой странный мир, в котором все и всё исковеркано, лучшие помыслы становятся предметом издевательств и насмешек, на первый взгляд здоровые побуждения продиктованы личными мотивами, а если и есть желание знания, то оно оказывается подчинено стремлению к мести, насилию.

Сцена из спектакля.
Фото — Марат Муллыев.

«Буря» Янушкевича рисует неутешительную картину, не дает ответов на вопросы, оставляет с чувством тревоги. Если ад пуст и все дьяволы сюда слетелись, то что же делать?