«Отелло». У. Шекспир.
Театр на Таганке.
Режиссер Андрей Гончаров, сценограф Константин Соловьев.

Белоснежный занавес с клубничкой-земляничкой… джазовая обработка «Подмосковных вечеров»… и тишина на сцене. Прямо-таки «не слышны в саду даже шорохи». Такой тишины не бывало на сцене Таганки давно. Публика, привыкшая к эффектной светомузыке последних спектаклей, к басовому грохоту фонограмм, дыму, неоновым подсветкам, мягко говоря, в недоумении. Когда же начнется шоу? Но шоу так и не случается. В тишине и полушепоте, в полужестах и недомолвках случается тихая шекспировская трагедия.

Спектакль молодого питерского режиссера Андрея Гончарова, ученика Вениамина Фильштинского, опрокидывает разом все ожидания от самой страстной пьесы Шекспира.

Сцена из спектакля.
Фото — Алиса Скальская.

Страсти нет — есть трепетное придыхание, с которым храбрящийся парнишка Отелло (Роман Колотухин) ухаживает за женщиной вдвое старше. Не мавр, не чернокожий — просто немного уставший вояка, неуверенный в том, что такая женщина ему по зубам. Отелло принимает невесту (уже жену, на самом деле) из рук отца, как драгоценность, по-отечески заботливо затягивает в спасательный жилет. Заявленный режиссером возрастной перевертыш (Колотухину 28, Апексимовой 54) забывается довольно скоро. Дездемона-Апексимова — хрупкая утренняя роза в скромном платьишке, тонкая талия затянута в корсет. И когда отец спрашивает: «Где девочка моя, Родриго?» — не возникает ни тени театральной условности — актриса здесь и впрямь девочка, нежная, неприхотливая, невесомая. Их отношения с Отелло до финала хранят «любовь добрачной ночи», трепет на расстоянии вытянутой руки. Для него самое страшное — «да вы ведь Дездемону разбудили!». Для нее самое страстное — щемящее прикосновение щека к щеке. Она для него — не во плоти. Небожитель, хранитель космоса, потому: «А если разлюблю, наступит хаос».

Хаос наступает, Яго исполняет свою роль. Но подлости в спектакле нет — есть упрямое отчаяние ревнующей женщины Яго. Актриса Надежда Толубеева (это ее первая роль на сцене Таганки) играет боевую подругу Отелло на одной ноте — фригидная женщина-командир, затянутая в мундир. Она пытается было расчехлиться, разуться, обнажиться, когда прогуливаются они в тиши под звук волн. Но для Отелло она беспола. Это и губит сюжет.

Спектакль соткан так, будто и Дездемоны нет. Ирина Апексимова несет образ на статике, главное действие — ожидание. Она ждет Отелло с морей, со штормов, с картины «Девятый вал» Айвазовского, что собирается и разбирается, как пазл, в огромной золоченой раме. Она ждет, как Пенелопа, сидя на авансцене и сворачивая занавес — белоснежные паруса, словно фату, укачивая их, как младенца. Фата окажется фатумом — тем самым злосчастным платком. Она ждет ласки Отелло, отваживаясь скинуть вместе со спасательным жилетом почти все и обнажая тонкий девичий стан. Она ждет его ясности, теряясь в интригах злых баб на незнакомом острове. Она ждет его милости, его разрешения жить — когда в финале он протягивает ей пистолет для самосуда. Не дожидается. И тихонечко испаряется сигаретным дымом в вытяжную трубу на дальнем плане сцены. «Покурю?» — коротко спросила Отелло и подскочила со стула кроткой птичкой. Это «покурю?» — покорное, стеснительное и вместе с тем отважное и ясное, все принимающее и оправдывающее — первая и последняя реплика Дездемоны. Начало и конец ожидания не смерти — финальной воли своего Бога.

Сцена из спектакля.
Фото — Алиса Скальская.

Поэзии Пастернака тоже нет. Стихотворный ритм низведен до прозы, обытовлен вкрапленными в него «привет; пока; как дела? — нормально». Но это не засоряет, а, напротив, облегчает, обнажает сюжет. Мизансцены просты и прозрачны, не скрывается и даже иронизирует над собой сама механика сцены: рабочие выходят подыграть. Спектакль живет в подчеркнутой, но не вычурной безэмоциональности, только ровная интонация констатации фактов: любил — приревновал — погубил. Крик прорывается на сцену лишь однажды, когда Отелло понимает, что мозг отравлен подозрением безвозвратно. Это самая громкая нота трагедии, на секунды — выкрикнул и затаился вновь.

Но выдохи спектакль себе все-таки позволяет, выходы из серьеза. Родриго-Людовико (Кирилл Янчевский) вдруг оборачивается Игорем Николаевым и в качестве рекламной паузы исполняет свои хиты. Этого времени в спектакле — гармоничном, плотном по ритму и внутренней выстроенности — досадно жаль. Подобная мишура, так обильно явленная во многих недавних премьерах, здесь кажется ну совсем неуместной. Театр будто оглядывается в зал, на свою привычную публику и, боясь ей наскучить, подмигивает, мол, нам тоже скучно. И начинает демонстрировать остроумие и постиронию — лирические отступления то про виды хромосом земляники (цветы земляники вышиты на свадебном платке Дездемоны, платок потерян, Отелло одержим ревностью — вот она, метафора!); то про биографию художника Айвазовского (вероятно, для тех, кто не опознал огромного хрестоматийного полотна). Таганка, как Отелло в исполнении Колотухина, будто не может позволить себе быть убедительной без дополнительных красивостей. А уже могла бы.

Красная неоновая рама ограничивает сценическое пространство, опускается клеткой на Отелло, Дездемону, Эмилию (Мария Матвеева), когда Яго вливает яд подозрений в сознание героев. Просто и точно художник по свету Игорь Фомин создает ощущение ограниченного воспаленного сознания — «ты жизнь мою в застенок превратила». Свет вообще становится ключевым элементом аскетичной (если не считать белоснежной, словно из песка капеллы во втором акте) сценографии Константина Соловьева. Свет солнца, свет звезд, луны, «о, что за свет я вижу на балконе» — пьесы Шекспира пронизаны источниками света, и это использует спектакль. От ветвистых театральных прожекторов первого акта — беспокойного, но светлого и ясного пространства — к финалу мир Отелло затухает, сводится к одной слепящей лампе с накаленной запутанной спиралью. Последняя сцена — тихое прощание в неизбежности, когда Отелло на пороге храма не душит, нет (штампа с «молилась ли ты на ночь?» нет), а устало протягивает Дездемоне пистолет. Измученный внутренними монстрами, он не в силах остановиться. Преданная ему всецело, она не хочет спасаться без него. Воздух наэлектризован донельзя, спектакль жестко движется к точке в напряженном ожидании грохота, грома, финального выстрела. Но наступают лишь тишина и тьма.

Сцена из спектакля.
Фото — Алиса Скальская.

Театр на Таганке, снова и снова смело отдающий Большую сцену молодым режиссерам, не боясь провалов и эклектики репертуара, в этот раз, кажется, затаил дыхание не зря. «Отелло» Андрея Гончарова уводит Таганку все дальше от гламурного шоу, все ближе к театру как таковому.