«Дон Кихот». По сценарию Е. Шварца и роману М. де Сервантеса.
Нижегородский ТЮЗ.
Режиссер Максим Меламедов, художник-сценограф и художник по свету Иван Васецкий.

Долгие годы Нижегородский ТЮЗ будто и не существовал на театральной карте страны — пребывал в глубокой спячке. Но с приходом в 2020 году новой команды — директора Инны Ванькиной и главного режиссера Алексея Логачева — театр преобразился и ожил. Премьеры, фестивали, лаборатории, активная работа со зрителями. Я приехала в ТЮЗ проводить Школу театрального блогера «Аристарх», уже третью по счету, и посмотрела вместе с участниками несколько последних премьер театра — от детских радостей вроде сентиментального «Приключения плюшевого кролика» по мотивам сказки Марджери Уильямс и яркого музыкального шоу «Петька-микроб» по Григорию Остеру до серьезных постановок для подростков и взрослых. Сам Алексей Логачев в этом году выпустил очень интеллигентный и тонкий спектакль «Сотворившая чудо» по пьесе Гибсона (о нем «ПТЖ» уже писал подробно), а в прошлом сезоне — стильную шекспировскую комедию «Много шума из ничего» в новом переводе, сделанном завлитом театра Михаилом Вирозубом в соавторстве с самим режиссером.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Одной из последних премьер театра стал «Дон Кихот» молодого режиссера Максима Меламедова. Выпускник мастерской Леонида Хейфеца участвовал в лаборатории ГИТИСа в Нижегородском театре драмы с эскизом по повести Лескова «Леди Макбет Мценского уезда». На этой лаборатории режиссера заметили и пригласили в ТЮЗ. Для постановки был выбран «Дон Кихот» Сервантеса — материал не самый типичный, но вполне подходящий для театра юного зрителя: приключения, рыцарство, романтика странствий и богатый мир фантазий испанского идальго. Начинающий режиссер сделал на удивление стройный и гармоничный спектакль, где каждая деталь продумана и работает, и сумел наполнить жанровый сюжет небанальными смыслами. За основу он взял сценарий Евгения Шварца к фильму Григория Козинцева 1957 года, но значительно переработал его, углубив мотивировки поступков героев.

Дон Кихот и Санчо тут не карикатурные изображения безумного рыцаря и его витального оруженосца, они решены не формально. У каждого из них — своя игра и своя драма. Образ заглавного героя в отличном исполнении Дмитрия Соколова все время оборачивается разными гранями: то это нелепый фрик в «доспехах» из медных крышек от кастрюль, то безбашенный авантюрист, который своими «подвигами» только портит жизнь окружающим, то трогательный романтик — рыцарь своей прекрасной дамы Дульсинеи, деревенской коровницы (Юлия Соколова), то большой ребенок, пьющий молоко из бутылки и читающий стихи, стоя на табуретке, то безумец с горящим взором, видящий дракона в обычной карете, а то и вовсе блаженный, добровольно взявший на себя крест юродства. Причем, крест этот почти реальный: в страшной сцене избиения Дон Кихота ему на спину вешают доску с надписью «дон сумасшедший». Христианские мотивы появляются в спектакле и раньше — в сцене рождения ягненка (жертвенного агнца), которую сопровождает церковная музыка.

Д. Соколов (Дон Кихот), И. Пилявский (Санчо).
Фото — архив театра.

Причем герой тут именно играет роль рыцаря совершенно сознательно. Входя в образ, он рисует себе усы и бородку — как знак «донкихотства», а отказавшись от своего крестного пути, стирает их, становится обыкновенным доном Кихано. Формальной причиной возвращения домой в спектакле становится поражение Дон Кихота в поединке с подставным «рыцарем», которого изображают его близкие. Героя обыгрывают по его же правилам. Но эта сцена кажется лишней, потому что перед ней есть гораздо более сильный эпизод — знаменитая битва с ветряной мельницей, которую режиссер наполнил новым значением. У него Дон Кихот не просто бросается на воображаемого великана, но ломает мельницу Санчо, оставив без пропитания его семью. И это событие мгновенно отрезвляет вояку, как и встреча с мальчишкой, ставшим калекой после заступничества благородного дона.

Надо сказать, что вместо коня Росинанта Дон Кихот скачет на косе, как мальчишка на палке. И в финале это «чеховское ружье» срабатывает очень мощно: решив покончить с рыцарством — или с самой жизнью — герой своей косой «перерезает» один за другим лучи света, как идущие сверху божественные нити, и погружается в темноту. Эта сцена настолько впечатляет, что после нее хочется поставить точку. Но нет, в ТЮЗе все-таки должен быть happy end. И режиссер добавляет еще один финал, где Дульсинея и Санчо возвращают героя к жизни и вместе отправляются навстречу новым приключениям — как «дон кихоты» уже XXI века. Финал хоть немного искусственный, но зато обнадеживающий, что по нынешним невеселым временам совсем неплохо. Наломав дров и провалив свою миссию по исправлению мира в целом, Дон Кихот хоть в ком-то смог пробудить искру божию — а именно в своем напарнике Санчо Пансе.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Иван Пилявский играет Санчо крепко стоящим на земле мужичком, хитроватым и практичным, любителем поесть и выпить. У него даже есть свой ритуал винопития: круговыми движениями взболтать вино во фляге, глотнуть, а потом так же взболтать его у себя в животе, чтобы равномерно растеклось по организму. Просто человек-бочка! Вместо шлема он носит на голове тазик, а на шее вместо креста — железную ложку. И замечая его слабость, придворные герцога венчают героя потешной «губернаторской короной» из ложек, вилок и ножей — верх мечтаний обжоры. Но Санчо хорошо понимает их троллинг и просто принимает правила игры. Окей, вы хотите, чтобы я был шутом, — я буду шутом! И войдя в роль губернатора, неожиданно обращается к залу с «тронной речью»: «Вы мечтаете жить по правде и справедливости? Тогда почему не живете?!» Притворяясь дурачком (так ведь удобнее), он понимает людей и устройство общества лучше своего хозяина.

Да и Дон Кихота он видит насквозь и просто подыгрывает его сумасбродствам, преследуя собственные цели. Он соглашается идти в «рыцарский поход», только чтобы сбежать от сварливой жены. И Иван Пилявский блестяще отыгрывает это «двойное дно» персонажа — его внешнее поведение и внутреннюю оценку ситуации. Но и Санчо в спектакле проходит свой путь. И дело даже не в том, что в конце он перестает пить и ругаться и совершает не свойственные ему благородные поступки. В начале их похождений он трусливо прячется во время драки с каторжниками, а Дон Кихоту врет, что бежал за стражниками. И в контексте христианской семантики спектакля его поступок выглядит как предательство Иуды и отречение Петра. Но в финале Санчо находит силы признаться в своей слабости — и получает прощение от учителя, который все это, конечно, знал.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Еще одна важная тема спектакля — это книги, которые становятся причиной «сумасшествия» героя, по мнению его домочадцев, пекущихся о наследстве. Сама декорация художника Ивана Васецкого (он же художник по свету) тут выглядит подобием то ли башни из слоновой кости, из круглого окна которой льется лунный свет, то ли открытой книги. С ее страниц Дон Кихот сходит в окружающее пустое пространство, заполненное туманом и только ему видимыми фантомами. А эпизод с уничтожением книг, среди которых, помимо рыцарских романов, попадаются Достоевский, Чехов и Пастернак, выглядит устрашающе — их не замуровывают в комнате, а с остервенением рвут и пронзают ножницами. И сегодня, когда книги снова запрещают, изымают из магазинов и библиотек, эта сцена отзывается особенно болезненно. Дон Кихот сам иногда цитирует то Пушкина, то Шекспира, а то и Велимира Хлебникова. Он оказывается в пространстве культуры, которое куда шире романа Сервантеса, тут «донкихотство» становится мировоззренческой категорией и осознанным выбором тех, кто решает сражаться, скажем, с ветряными мельницами системы без всякой надежды на победу. Или пишет роман, который никогда не будет опубликован. Или проповедует любовь тем, кто собирается его уничтожить. Потому что «высший рыцарский подвиг — увидеть под масками человеческие лица».

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.