«Биография из леса». По мотивам романа Ф. Зальтена «Бэмби».
Тюменский большой драматический театр.
Режиссер Владислав Тутак, художник Марина Завьялова.

«Биография из леса» — спектакль Владислава Тутака в Тюменском большом драматическом театре по пьесе Клавы Ильиной. Пьеса — по мотивам романа Феликса Зальтена «Бэмби». Создатели спектакля намеренно отстраиваются от привычного восприятия Бэмби — потому в названии нет имени. Эта работа — скорее мифопоэтическое полотно: невозможно красивое и острое, тяжелое, полное отсылок и аллюзий.

Сцена из спектакля.
Фото — Вадим Балакин.

В прологе мы видим кадры из «Меланхолии» Ларса фон Триера, из диснеевского «Бэмби», картины Питера Брейгеля, кадры с оленятами и видеоряд леса в самых разных его проявлениях. Отсылки к «Меланхолии» Триера не ограничиваются музыкальным сопровождением и кадрами из фильма. Основная тема спектакля — неспособность действовать, существовать, та самая меланхолия, граничащая с депрессией, с непониманием, как жить, когда мир внутри катастрофы.

Сюжет спектакля основан на событиях, описанных в романе Феликса Зальтена, и охватывает детство и юность Героя. Он узнает, как устроен лес и что в нем делает человек; теряет мать, влюбляется и борется за возлюбленную, встречает отца и учится у него мудрости. Помимо этого в «Биографии из леса» акцентировано внимание на истории Наивного — другого олененка, которого сочли пропавшим и мертвым после очередной охоты человека. Он, как и в романе Зальтена, возвращается через несколько лет — оказывается, все это время он жил у человека.

Драматург Клава Ильина создает текст с архетипическими героями. Лес, Герой, Возлюбленная — универсальны и оторваны от земного. Жанр спектакля — притча, и внутри основной сюжетной линии еще много небольших подсюжетов — тоже почти мифических. В спектакле заявлено много тем: и взросление, и ощущение катастрофы, и тема особенных детей, и свободы/несвободы, и подчиненности человеку, и всегда идущей рядом с человеком смерти, и смысла жизни — получилось настолько всеобъемлюще, что даже слишком.

Сцена из спектакля.
Фото — Вадим Балакин.

Спектакль поделен на пролог, две части и эпилог. Заметно различие в мире спектакля в первой и второй частях. Первая часть — это детство Героя (Николай Падалако), где, несмотря на страшные события и тревожную атмосферу, звучат истины невоинствующего, светлого, феминного мира. Герой спрашивает у матери: «Мы когда-нибудь злимся друг на друга?» Она отвечает: «Нет. Никогда». Так Герой знакомится с реальностью, познает ее, в том числе с чисто детской, невинной стороны: задумчиво ходит среди других оленят, знакомится с будущей Возлюбленной. Вторая часть — маскулинная, резкая, более агрессивная. То, что было заложено в первом акте, оказывается не совсем правдой — так и люди, когда взрослеют, узнают, что мир не так однозначен. Однако нельзя сказать, что концептуально части и акты существенно отличаются: их объединяет какое-то тревожное настроение, предощущение беды, катастрофы. Мир неспокоен, как жить в нем — непонятно, старые устои уже не работают, новые еще не выработаны.

Мир неспокоен потому, что в него пришел Он — человек. Здесь так его и называют — Он, о Нем ходят слухи и пророчества. «Он будет с нами играть. Он будет так же добр, как мы», — говорит о человеке Блаженная, и оставшиеся в живых зло смеются. При этом визуальное решение очень точно и удачно: человек не появляется на сцене ни в живом плане, ни крупным манекеном. Человек — это маленький черный силуэт на авансцене. Когда человек приближается к лесу, на фигурке мигает световой луч. Человек страшен, он сеет хаос и разрушение, но лес все равно больше, он незыблем, вечен.

К. Антипин, А. Волошенко (Осенние листья).
Фото — Вадим Балакин.

Софья Илюшина — Лес. Черное глухое бархатное платье с длинным, тянущимся вслед за актрисой подолом, воротник-жабо, на высокой прическе светлое, нежное перо. Лес сопровождает историю, он вполне зримый, отдельный персонаж. Лес — вневременное, метафизическое существо — он плачет, когда заяц попадает в капкан; ослабленной рукой поднимает меч над крохотной фигуркой человека. При этом Лес не говорит со своими обитателями в привычном понимании. У Софьи Илюшиной есть монологи, обращенные в зал, и оперные арии — они становятся и музыкальным сопровождением, и способом выразить то невыразимое, что чувствует Лес.

В спектакле как будто два плана, постоянно взаимодействующих друг с другом. Первый (не по степени важности, нет — здесь нельзя разделить, что главное, а что второстепенно) — это манекены-олени на колесиках. Конечности на крупных шарнирах позволяют им двигать головой и ногами, менять положение, но движения оленей замедленны, величественны. Второй план — это артисты, у каждого из них — свой манекен в соответствии с образом. Эти два плана существуют в контрапункте: артисты легки, быстры, у них свои оценки; манекены медленны, монументальны.

Помимо манекенов в спектакле есть тростевая кукла — совсем юный Герой, который только учится ходить. Крупная кукла с неприкрытыми тростями, с явно выраженными суставами длинных неуверенных ног. Ее ведут пять человек: подробно, точно. Параллельно этому действию на заднем плане Герой-артист учится ходить, встает, падает.

Сцена из спектакля.
Фото — Вадим Балакин.

Владислав Тутак выстраивает мизансцены на антитезе. Например, сцена после убийства матери Героя: в правой задней части сцены — Король Королей (манекен и артист), на авансцене слева — Герой, они смотрят в одну точку по центру — на завернутую в черный полиэтилен фигуру оленя — матери Героя. Смотрят из разных позиций — и буквально, и образно представляют разные миры, но при этом смотрят и друг на друга в том числе. Еще пример: когда приходит человек и начинает стрелять, Наивный, брат возлюбленной Героя, отстает от матери, бежит, отчаянно зовет ее и падает, подстреленный. Это тоже решено через визуальную антитезу: артист бежит на месте в одну сторону, манекен уезжает в противоположную. Мир как будто существует в напряжении, он — как постоянно натянутая нить, вот-вот порвется, и антитеза усиливает это напряжение.

Противопоставление прослеживается не только во внешнем, но и во внутренних характеристиках Героя. Кто-то из персонажей описывает Героя вслух, говоря, что он сильный, активный, молодой. При этом сам Герой лежит на ступенях — обессиленный, неспособный даже встать. Даже если он собирается с силами и борется, и побеждает — в итоге это не триумф, а замершее в воздухе ощущение опустошенности. Герой волочит за собой меч, едва передвигая ноги. Его путь сложен не только потому, что он Герой и вынужден преодолевать препятствия, он сложен в гораздо большей степени оттого, что Герой живет в ощущении катастрофы, на грани — при этом чувствует боль сильнее других. Он вынужден переживать непонимание, тяжесть, усталость, тоску.

Сцена из спектакля.
Фото — Вадим Балакин.

Использование черного занавеса, на который выводится текст, разграничивает части спектакля, задавая объем истории и отстраняя Героя. Он пытается вчитаться в слова «великая опасность», «скоро» и «никогда» и понять, что они значат. Иногда текст на экране становится титрами звериного языка — мы слышим собачий лай и визг лисы, а на не до конца опущенном занавесе видим отрывок из пьесы, их диалог.

Однако в общей тревожной атмосфере есть в спектакле место и комической составляющей. Всполохи света, какой-то другой жизни, разбавляют мерное, тягучее повествование. То на боковых экранах появится «страшный зверь» — смешной ежик; то комически (но в итоге все равно больше трагически, конечно) поговорят на переднем плане Осенние листья (Константин Антипин, Андрей Волошенко) — Розенкранц и Гильденстерн. В черных бархатных костюмах с белым жабо и огромными, почти в человеческий рост, листьями на спине. Они рассуждают о жизни и смерти, тексты Зальтена и Стоппарда перекликаются. Один из листьев падает, и на черном занавесе появляется текст: «Розенкранц и Гильденстерн мертвы».

К. Тихонова (Тетка).
Фото — Вадим Балакин.

И кажется, будто сейчас — конец. Но нет — механизм истории крутится, лес стоит на том же месте, птицы поют, будто ничего не случилось. Розенкранц и Гильденстерн мертвы. Птицы поют, будто ничего не случилось. Катастрофа близка и неминуема. Птицы поют, будто ничего не случилось. Взрослеть в этом мире — испытание. Но птицы поют, будто ничего не случилось.