В Норильском Заполярном театре драмы им. Вл. Маяковского состоялась VI Лаборатория современной пьесы

Норильск для нас с режиссером Борисом Павловичем начался экстремально: из-за густой метели дорога для легкового автотранспорта была перекрыта, и мы в компании таких же неудачливых путешественников из Питера сидели в микроавтобусе ровно на полпути из аэропорта, в районе Кайеркана, и ждали неизвестно чего (счастливцы с московского рейса, прилетевшие на полчаса раньше, успели проскочить в город). Полярная ночь уже закончилась, к десяти утра рассвело, но рассматривать за окном было нечего — белым-бело. Через несколько часов за нами прислали… КамАЗ, обычно перевозящий вахтовиков на комбинат (мы сели не в кузов, разумеется, а в жарко натопленный салон, куда еще надо было ухитриться влезть, ведь высота колеса у этой машины — в человеческий рост). И вот так, с приключениями, мы прибыли в Норильск, город свирепой природы и страшного прошлого.

О лаборатории Олега Лоевского «Полярка» ПТЖ писал не раз. Ирина Ульянина рассказывала, в частности, о символике, ставшей логотипом, — придуманной художником Фемистоклом Атмадзасом лампочке, которую вкручивает в патрон человеческая рука . Эту лампочку на открытии и правда вкручивает Лоевский, объявляя старт новой лаборатории. Татьяна Тихоновец в статье о прошлогодней «Полярке» писала в том числе и о разных значениях самого этого слова (многие были мне вовсе неизвестны). Нынешняя лаборатория своеобразно продолжила предыдущую, чья тема была «Русское зарубежье ХХ века — Возвращение на родину».

В этот раз организаторы (кроме О. Лоевского это главный режиссер Норильского театра Анна Бабанова и директор Светлана Гергарт) посвятили «Полярку» теме, которая всегда актуальна в России, — «Утопия / Антиутопия» (кстати, самые разные «возвращения» тоже оказались актуальны), и собрали фантастически сильную команду участников. Среди них были представители уже не русского зарубежья, а тех стран, которые называют «ближним зарубежьем»: Эстонии, Латвии и Литвы. В не очень давнем прошлом мы с ними жили в одних границах большого Советского Союза. Параллельно с театральной программой осуществился и проект иного рода: в Норильск прибыла большая эстонская делегация во главе с послом этой страны в России. Это была миссия памяти — ведь в Норильлаге были заключенные самых разных национальностей, в том числе эстонцы, репрессированные после того, как Эстония в 1940 году была присоединена к СССР. У одного из представителей делегации, пожилого эстонца, живущего в США, здесь погиб отец, офицер эстонской армии. Традиционное посещение «Норильской Голгофы», мемориала на месте массового захоронения жертв политических репрессий у горы Шмидта, в этом году было особенным. Мы приняли участие в торжественной и трогательной церемонии. Эстонцы произносили речи и читали стихи, а когда сын, сам уже человек преклонных лет, обнажил голову и сказал, что, добравшись сюда, на место страданий и смерти отца, он обрел не счастье, но покой, — это было сильным человеческим впечатлением. Прошлое и настоящее соединились, мощный мост памяти был выстроен в это мгновение.

Е. Тарасова и Б. Павлович на обсуждении спектакля «Вятлаг».
Фото — А. Харитонов.

Переводил речи своих соотечественников режиссер Эльмо Нюганен. Известный театральный режиссер принял участие в нынешней «Полярке» с фильмом «1944», который он снял в 2015 году. Это очень сильное, отлично снятое кино, в котором печальные исторические события осмысляются современным художником — человеком, глубоко и остро чувствующим. Сегодня в его стране все еще звучит эхо тех событий, когда эстонцы были втянуты во Вторую мировую войну и призваны в обе воюющие армии. Эстонские дивизии были и в Красной армии, и в гитлеровских войсках, так что жители одной деревни могли встретиться в бою и стрелять друг в друга (что и происходит с двумя главными героями, о которых рассказывают две части фильма «1944»). История обычного человека, попавшего в жернова исторической катастрофы и ставшего невольным участником жестокой бойни, трогает и заставляет сочувствовать в обоих случаях: и пока речь идет об эстонском солдате Вермахта, и когда сюжет переносится через линию фронта, в советские войска. Больно и страшно за этих парней, чьи жизни оказались смяты и уничтожены. Фильм не жалеет зрителя, который — даже против своей воли — не может смотреть спокойно на гибель тех, кого с детства привык называть «фашистом»… Вспомнился прекрасный спектакль Ивана Латышева «Рождество 1942 года, или Письма о Волге», где героями были молодые немцы, погибающие в Сталинградском котле. Мы увидели не врагов, а мальчишек, которые обречены на смерть, и мы им сочувствовали.

Такое сочувствие (а оно неизбежно возникает, если спектакль или фильм сделан художественно и честно) не всем дается легко. Трудно бывает заставить себя отказаться от образа врага… На следующий день в программе «Полярки» был хорошо нам известный «Вятлаг» Бориса Павловича, документальный спектакль по страницам дневника латвийского крестьянина Артура Страдиньша, сосланного в лагерь в те же самые 1940-е годы. Показ этот был тоже особенный (в Норильске все такое, не как везде). Во-первых, перед началом Борис объявил, что спектакль этот — официально последний, потому что миссия выполнена. Дело в том, что пять лет назад, при рождении этой работы, Борис и его партнерша Евгения Тарасова решили, что играть будут до того момента, пока выйдет на свободу ее муж, Леонид Ковязин (вятский журналист, коллега Павловича по «Драматической лаборатории»), а потом, когда он освободился, — что будут читать лагерный дневник Страдиньша, пока не выпустят всех до одного других арестованных по «Болотному делу». И вот теперь последний из них на воле! Во-вторых, после спектакля было обсуждение — и в этом ничего необычного нет, но зато одна из реплик была неожиданной (по крайней мере, для меня). Дрожащим от волнения и подавленного гнева голосом мужчина спросил: «А зачем вы привезли это в Норильск? Чем хотели испугать или разжалобить?» Его речь содержала страшные цифры — нормы хлеба в Норильлаге, 125 блокадных грамм… Вот это, по его словам, настоящие испытания, а в Вятлаге — несерьезно. В общем, отказал этот зритель в сочувствии узнику-латышу и еще с неудовольствием высказался про героев фильма, увиденного накануне. Действительно, условия содержания в лагере в Кировской области были легче, чем в норильском ледяном аду… Но, как верно возразил Павлович, нельзя пытаться вычислить допустимую и возможную меру насилия человека над человеком! Вообще, то, как выдержанно Борис держался на обсуждении, какие разумные и разнообразные аргументы приводил, — все это было образцом интеллигентности и толерантности.

«Утопия». Сцена из эскиза.
Фото — А. Харитонов.

Также в спецпрограмме лаборатории состоялась авторская читка пьесы «Малыш» Марюса Ивашкявичюса. Этот текст ставился в России несколько раз, а в Литве в течение долгих лет шел в постановке самого драматурга. В оригинале эта пьеса двуязычная: одна пара героев (мать и сын) разговаривают по-русски, а другая (отец и дочь) — по-литовски. Эпоха — все те же 1940-е годы, когда бесчеловечные силы — депортация литовцев в Сибирь и Мировая война — разлучили одни семьи и невероятным образом создали другие. Пьесу Ивашкявичюса сложно пересказывать, ее художественная ценность не исчерпывается сюжетом, притом что он захватывает. В авторском прочтении пьеса прозвучала очень лирично, слушателей заворожили поэтичность, грустная мудрость и юмор «Малыша». Мягкая интонация, сплав фантастического и реалистического — все это как бы обволакивало отнюдь не беззубое содержание. И на обсуждении сомневающихся или возражающих голосов не было…

Все три эскиза, показанные в рамках лаборатории, оказались удачными (по крайней мере, два из них уже почти готовы стать репертуарными спектаклями). Сказались и точный отбор пьес, и осмысленность режиссерских решений, и, безусловно, готовность труппы Норильского театра к работе в лабораторных условиях. Актеры играли, почти не заглядывая в текст, и было ощущение, что образы уже ими «схвачены». Тема «Утопии / Антиутопии» преломилась в каждой из работ по-своему, а эскизы по пьесам В. Дурненкова «Экспонаты» и М. Дурненкова «Утопия» сложились в своеобразную дилогию. Между текстами — расстояние в 10 лет, а мотивы явственно перекликаются. В обоих случаях речь идет о попытке создания некой искусственной реальности, «выгороженной» в реальности настоящей.

Свои «Экспонаты» режиссер Дмитрий Зимин (Екатеринбург) разместил на большой сцене театра. Действие строилось на фоне экрана, куда проецировались титры-ремарки. Мизансценическое однообразие (персонажи в основном располагались на креслах, выстроенных фронтально, как в кинотеатре) привело к некоторой монотонности, несмотря на яркость и выразительность некоторых героев. Эскиз долго казался набором острых зарисовок — актеры с удовольствием выставляли (экспонаты!) перед зрителями разнообразные типажи российской захолустной жизни (особенно внятно сыграли Сергей Ребрий, Марина Журило, Нина Валенская). Но к финалу возникло другое ощущение — эскиз словно оторвался от планшета, появились объем и воздух. Стихи Бориса Рыжего, безбашенный пляс Алеши-дурачка, всеобщая неприкаянность. Вечный круговорот отечественного бытия…

В «Утопии» М. Дурненков как будто продолжает темы из пьесы брата. Если там жителям Полынска было предложено за деньги развлекать туристов, превратившись в живые экспонаты музея «русской народной жизни», то здесь спивающемуся от безнадеги Лехе (Денис Чайников) поступает неожиданное предложение от Кирилла, человека «при деньгах» (Николай Каверин), — возродить «Утопию», пивную, которую Леха с женой Надей (Галина Савина) держали в 1990-е. Причем возродить в точности в том же виде: с дурным пивом и песнями Апиной и Булановой в магнитофоне. Кириллу это путешествие в машине времени нужно, не только чтобы поразить богатых партнеров (с каким выражением лица один из них отхлебывает желтую жидкость из литровой банки!), но и еще зачем-то. Вернуться в прошлое, в котором было почему-то хорошо, ощутить его вкус и запах. Застрять в вечном прошлом… Для Лехи и его жены свалившиеся на голову деньги сначала кажутся шансом вновь найти путь друг к другу, спасти сына-наркомана Юру (Александр Носырев), живущего в призрачном параллельном мире. Но в искусственно созданном прошлом нет жизни, нет подлинного. Поездка на машине времени под управлением чужой прихоти приводит к трагедии (финал пьесы и эскиза — катастрофичен). Утопия на то и утопия, что она неосуществима…

Этот эскиз Тимура Файрузова, показанный в театральном буфете, затянутом в черный полиэтилен, однозначно удался. Ясный по мысли, изобретательный, азартный, но проникнутый болью. Все актеры сыграли отлично, и не только основных персонажей, но и введенных режиссером «лиц от театра». Евгений Нестеров, Дарья Дороготовцева и Иван Розинкин — великолепное трио ухмыляющихся официантов, выступающих под шлягеры 90-х. Они то ли представители равнодушного и порой глумливого рока, то ли немые свидетели человеческой драмы. Их постоянное присутствие угрожающе воздействует, при всей комичности внешнего облика.

Д.  Ганин в эскизе «Безумец».
Фото — А. Харитонов.

В финале лаборатории состоялся показ режиссера Гиртса Эциса (Латвия) по пьесе эстонского автора Яна Тятте «Безумец». По сюжету, главный герой, богатый человек средних лет, решает совершить дауншифтинг, спастись от городской суеты и уезжает в глухую деревню, оставляя бизнес партнеру. Быстро выясняется, что жена только рада его отъезду (поскольку денежное содержание он у нее отнимает), а друг при первой же возможности готов оттяпать компанию. Но для героя (в пьесе он безымянный Я, ведущий рассказ) это уже неважно, ведь он неожиданно находит совсем иную стезю: то ли всерьез, то ли в шутку провозглашает себя провозвестником новой веры — света и добра… Любопытный, неоднозначный текст Тятте с несколькими уровнями смысла, допускающий разные трактовки, Г. Эцис решил фантазийно и не без тонкости. Свисающие по периметру малой сцены канаты (похоже на лес, а режиссер назвал это «клеткой»), венок из дубовых листьев на голове героя, круг опилок в центре площадки — готовое место для псевдоритуалов и мнимых обрядов. Самое интересное, на мой взгляд, в этом эскизе — непрямое взаимодействие двух актеров, игравших главного героя, его раздвоенную личность: Роман Лесик оставался комментатором действий, передатчиком мыслей, а Денис Ганин существовал на сцене в роли то ли безумного, то ли ловко притворяющегося просветленным героя. Этот ход, придуманный режиссером, оказался сценически очень выгодным.