Я не знаю, участвовали ли когда-нибудь его фильмы в фестивалях? Совершенно невозможно себе это представить. Чтобы он с кем-то соревновался, конкурировал, побеждал или проигрывал?

Смешно.

Потому что Отар Иоселиани никого всю жизнь не представлял. Кроме самого себя.

Его называли то советским режиссером, то грузинским, то французским, но он не попадал ни в одну лузу.

Грузинская волна и грузинское молодое кино, куда его пытались в 1960-е «прикрепить», — где они? В какой стране? Ни страны, ни погоста.

Отар Иоселиани.

«Жанр небрежной трагедии» — так он сам определил свой жанр, в котором рассказывал человеческие истории и был безукоризненно точен.

Он нам подарил и оставил кино — как чудо: математически выверенный хаос жизни с мельканием лиц, гудящим хором голосов… (был математиком по первому образованию, знал, как расчертить летучий бег времени с человеческими фигурками на экране).

Он не любил слова, не доверял словам, кажется, его кино могло бы существовать совсем без них, как немая фильма — только музыка и действия, хаотичное, тревожное, ускользающее движение людей в кадре.

Его легендарный «певчий дрозд» музыкант Гия слышал музыку у себя внутри, но, живя расхристано, на бегу, так и не успел ее записать…

Отар Иоселиани всю свою «музыку» записал, прожил почти 90 лет и записывал до последнего.

Хотя в последние годы не был уверен, что его кино кому-то нужно: «…ты же знаешь заранее, что смотреть это все некому. Но упорно делаешь. Это как бросать бутылку в океан. Может, кто-нибудь выловит?»

Может и выловит.

Мы, влюбившись в него в юности, кажется, и сами давно не вылавливали из океана его бутылки, другая жизнь поглотила, совсем другой бег времени, другие океаны.

Недавно вот пересматривала.

Он как настоящий мудрец сочинял ясные и даже бесхитростные истории. Но черно-белая беглая хроника вдруг как бы нечаянно превращалась в притчу, и все со временем стало выглядеть в кадре таинственнее и сложнее.

Кино на вырост.

Бег времени не стирал его пленки, а напротив. Они как бы «настаивались» в его физрастворе.

И все вдруг закрепилось: все эти встречи, грузинские и парижские застолья, блики, осколки, уличные мимолетности, чувственное очарование потока жизни и человеческих лиц — то тонущих в этом потоке, то будто из волны выбирающихся на поверхность… чтобы ударить на последнем такте в свои литавры.

Он жаловался, что исчезают и родной Тбилиси, и Париж, которые он любил и которые оставались только в его голове. И в его фильмах.

Важнее отечества и города были дружбы.

Он снимал своих друзей в кино. Причем не как камео, а щедро так раздавал роли.

В «Шантрапе» у него сыграли Юрий Рост, Богдан Ступка, Александр Пятигорский.

На парижской площади в золотом сентябре 2009 года молодой музыкант играл на рояле, а старый философ, игравший князя-эмигранта, должен был под музыку просто пересечь эту площадь.

— Саша, что ты шкандыбаешь? Распрямись, не шаркай!
— Послушай, но я хорошо иду…
— Иди как князь! Не иди как старая проститутка!..

Через месяц Пятигорского не стало, но он честно прошелся в кадре у Иоселиани на своих больных ногах как князь.

Ну, наверное, потому что оба понимали про присутствие духа.

Пятигорский был самый артистичный из философов. Иоселиани — самый философичный из кинорежиссеров.

Может, теперь встретятся, если случится такая возможность.

Выпьют красного вина.

Узнав сегодня о его смерти, нашла наугад в YouTube минутное видео.

Иоселиани читает Пушкина:

Город пышный, город бедный,
Дух неволи, стройный вид,
Свод небес зелено-бледный,
Скука, холод и гранит…

Пятигорский пытается говорить о мрачности сознания, но нет, Иоселиани не желает о мрачности, он улыбается, он с поэтом — про другое:

Все же мне вас жаль немножко.
Потому что здесь порой
Ходит маленькая ножка,
Вьется локон золотой.

Будет не хватать.

Но можно пересматривать.