И. Краско (Шуйский). Сцена из спектакля «Царь Федор Иоаннович». 1972.
Фото — Нина Аловерт.

В мои театральные времена он был для всех Ваней — хотя уже и залысины намечались. Неординарная биография: из морских офицеров через филфак и университетский театр — в актеры БДТ; уход оттуда (где у него было прочное, но безнадежное место второго после Кирилла Лаврова «положительного социального героя») в Театр имени Комиссаржевской, к замечательному и незаслуженно забытому Мару Сулимову, которого вскоре съели братья Боярские и яростная Короткевич; прекрасные гротескные роли в ярких спектаклях молодых выпускников товстоноговского курса — Юлия Дворкина и Вальдаса Ленцевичуса, которым не суждено было проявиться в профессии в полную свою силу из-за наступивших «холодов» (и отчасти ревности — или безразличия — учителя).

Но самым первым поворотным пунктом в актерской биографии Ивана Краско был, конечно, его Креонт в легендарном спектакле Евгения Шифферса (где Антигоной была молодая Ольга Волкова) — не характер даже, а тот особый способ актерского существования, который открыл в этом спектакле Шифферс (об этом спектакле писали в «ПТЖ») и который долго давал отсвет на работы Ивана. На обретенном долгом дыхании он однажды прочел на своем творческом вечере в ВТО «Апологию Сократа»…

И. Краско (Билл Старбак). Сцена из спектакля «Продавец дождя». 1972.
Фото — Нина Аловерт.

На четвертом курсе театроведческого я написала обо всем этом курсовую работу в семинаре Владимира Александровича Сахновского, а он отправил ее в журнал «Театр», который ее напечатал. В качестве благодарности Иван надписал мне фотографию Нины Аловерт, которая сняла его в спектакле «Люди и мыши», где он сыграл роль Джорджа. Это была последняя реплика Ленни, которую тот произносит перед выстрелом Джорджа, избавившим его от суда Линча: «Ты веришь в это, Джордж?» Не то чтобы я верила, но надеялась, а он был почти на поколение старше, да и в молодости знал о жизни больше, чем было принято в театральной среде. К сожалению, фотография не сохранилась — в процессе эмиграции пропала и у меня, и у Нины. Статью, которую я написала 55 лет назад (гспди!!!), можно прочитать вот здесь (про Шифферса там, естественно, ни слова — негласная самоцензура автора и журнала — жизни без нее мы и не представляли)

И. Краско (Клеон). Сцена из спектакля «Забыть Герострата». 1973.
Фото — Нина Аловерт.

У меня такое сердечное отношение к Ванечке как к родному и близкому человеку… Впрочем, это еще от Рубена Сергеевича Агамирзяна осталось, когда он говорил: «Ребята, за стенами может происходить что угодно, но все остальное зависит только от того, как мы относимся друг к другу».

И вот мне очень дорого, что Иван Иванович нес это, был таким хранителем тепла, добра, сердечности, ума. В нем были качества потрясающие, и когда уже был немощен, все равно оставался человеком. А еще он был просто очень добрым, принимал людей такими, какие они есть, и те, которые это чувствовали, были ему очень благодарны и становились лучше от этого, понимаете?

Иван Иванович — легенда театра. С его харизмой, его ролями, с созданием той самой атмосферы в театре, о которой говорил Рубен Сергеевич Агамирзян.

Он вообще-то моряк, надежный, золотой. И его уход становится потерей чего-то очень важного в жизни. Иван Иванович очень достойно прошел положенную ему дорогу. Когда он уже плохо видел, я подходила и говорила: «Это Валя». А он мне: «Да, я чувствую…» Он говорил не «слышу», а «я это чувствую». То есть он людей чувствовал, и у него к каждому человеку было свое чувство, а мне с ним рядом было тепло, просто тепло.

И. Краско (Сэр Джон), В. Панина (Миледи). Сцена из спектакля «Костюмер». 2017.
Фото — архив театра.

Да, он один из тех мастодонтов театра и нашего любимого Театра им. В. Ф. Комиссаржевской, который начинается с Веры. Веры в добро, веры в то, что мы нужны людям. И когда есть это ощущение нужности своей, это очень важно.

Мы играли с ним разные спектакли. Был «Костюмер» — про великого актера, который играл со своей труппой спектакли Шекспира под бомбами, во время Второй мировой. И там у нас была такая душевная, человеческая близость! Об этом мечтают все — с экрана, с подмостков сцены. Потому что сейчас немного другая система взаимоотношений. А те отношения — самое дорогое, что было у наших мастеров, чему надо учиться в жизни, как надо к людям относиться. И что такое искусство, которое нужно людям. Спасибо тебе, дорогой мой человек!

В любом случае, это эпоха, которая ушла. Их, ее наследников, остались вообще единицы. Они уходят. И если ты не успел впитать от них их рассказы чудесные, их отношение, их интеллигентность подлинную, это невосполнимо…

Иван Иванович был чудесным рассказчиком. Он многое знал про БДТ, много случаев рассказывал. Сейчас так не рассказывают, как он, да и собственно театр ТАК не любят. И так как театр этого времени уже почти забыт, Иван Иванович — как последний звук, уходящая натура. Конечно же, мне очень жаль, что молодежь наша мало его слышала.

Наше поколение, во всяком случае, прислушивалось гораздо больше, мы впитывали в себя эти рассказы про мастодонтов, этих артистов, про то, как они жили, как существовали, какой был юмор — совершенно другой, чем сейчас.

И. Краско (Сократ), Е. Симонова (Ксантиппа). Сцена из спектакля «Тише, афиняне!». 2005.
Фото — архив театра.

И такая нежность чувствовалась и с ним, и в нем. Я играла с ним в спектаклях «Тиша, афиняне!», где он был Сократом, «Доходное место», «Эрос»…

Много достаточно он в жизни повидал, много испытал. Его уход не был внезапным, но принять и привыкнуть к этому пока очень сложно… Он достойно переносил все свои болезни, никогда не жаловался, не говорил об этом — никогда. Вообще у этого поколения это такая черта…

Можно сказать, что он был идеальным артистом — и для режиссера, и для партнеров, и для всех работников цехов, и невероятным — для зрителя. Никогда не было слов «мне неудобно», каких-то недовольных высказываний, претензий вообще от него никогда не слышали.

Он обязательно всегда слушал режиссера, был исполнительным и всегда готовым: текст знал идеально, что сегодня не часто бывает… Можно сказать, что он был театральной иконой, но икона — не очень подходящее для этого случая слово: я имею в виду, что он был просто идеал артиста, потому что был идеальным исполнителем, никаких обсуждений и сплетен я никогда от него не слышала. Если он что-то рассказывал, то это скорее были юмористические истории. И еще он был импровизатор, да, он умел и любил импровизировать. И действительно умел так рассказывать, что одну и ту же историю можно было слушать десятки раз и заслушиваться — снова и снова. А его удивительный голос — его никогда ни с кем невозможно спутать — завораживающий, обволакивающий.

Я знаю, что его сверстники, его друзья, его близкие соратники, его партнеры — они его ждут. И я думаю, он с радостью их увидит, и они с радостью его встретят и примут.

И конечно же, своей выправкой, харизмой, пунктуальностью, честностью и любовью к людям он очень привлекал женщин. Но с партнершами никогда не заводил отношений. Он обожал их, говорил комплименты, был обходителен и был замечательным партнером. И он всегда очень трепетно относился ко всем своим детям.

Иван Краско.

У нас в городе, собственно, вообще не так много осталось актеров узнаваемых взрослого поколения. А он был, конечно, звездой такой уходящей, хотя это поколение очень не любит этого слова.