Театральное сообщество, конечно же, любит Международный день театра. 27 марта служители Мельпомены слышат в свой адрес еще больше разных, ласкающих слух слов. Им, как и всем, впрочем, остальным обитателям планеты, становится в этот день в очередной раз ясно: театр почитаем, любим, демократичен и элитарен одновременно, и ему на самом деле ничего не грозит. Он разный: иногда — развивающийся с бешеной скоростью, иногда — впадающий в консервативно-традиционное. Но — живой. Потому что сделан из материи, не подлежащей тлену. Он — вечен.

Есть люди, которых с удовольствием можно назвать «человек театра».

Их совсем немного из числа тех, кто не выходит на подмостки и всегда остается за кулисами. Про одного такого человека, известного всему театральному люду обеих столиц, мы хотим именно сегодня рассказать развернуто…

Она появилась во второй половине 70-х… Мы, небольшая компания актеров, режиссеров, театроведов, только что окончивших институт на Моховой и начавших свои трудовые биографии с каких-то низовых вакансий, должностей и ставок, проводили досуг во Дворце работников искусств имени Станиславского (так назывался нынешний Дом актера на Невском проспекте).

Сидели в ресторане, попивали дешевый кофеек, закусывая по безденежью черным хлебом, беспрерывно курили, обсуждали театральную жизнь Питера и Москвы, пересказывали остроты, анекдоты и байки. Со скрытой завистью и открытым презрением посматривали в сторону уже утвердившихся в жизни представителей старшего поколения. Были нигилистами и романтиками, ниспровергателями традиций и носителями сумасшедших идей — в общем, всем, что положено по возрасту.

Не помню, кто именно из администрации рискнул в то стерильно-идеологическое время отдать в новогоднюю ночь Дворец в полное распоряжение молодежи, но нас, что называется, призвали… Первый же Новый год (потом их было множество) запомнился как совершенно феерический. Художники Александр Аземша и Марк Каплан замечательно оформили ресторанный зал: с огромных чаш-светильников свисали вниз верхушками елки, а с уличной стороны в окна заглядывали вырезанные из бумаги рожи то ли стукачей, то ли просто обывателей, которые дивились на происходящее в зале. Их придумала и воплотила Ольга Саваренская. Полуобнаженные кариатиды в ротонде были стыдливо прикрыты бумажными же бюстгальтерами. Тут же в ротонде, перед входом в ресторан произошло открытие памятника «Слушай, товарищ!». Сначала были произнесены соответствующие речи, потом скрывавшая монумент белая простыня сползла вниз, и взорам присутствующих открылось вырезанное из пенопласта желто-розовое огромное ухо. Ерничали молодые люди: за нами подсматривают, нас подслушивают и контролируют…

Но, как сказали бы сейчас, политическая составляющая праздника была побочной темой. Главной же стали капустник, розыгрыши, неожиданные аттракционы, пародирующие кондовые забавы парков культуры и отдыха. И, может быть, самое главное заключалось в том, что мы придумали и сделали все сами, без «взрослых», и это радовало нас, как выпущенных на свободу детей.

И вот накануне подготовки к очередному Новому году появилась она — Нелька, Неля Бродская, уже поработавшая завлитом в театре у Фимы Падве. Худенькая такая, стройная, с подслеповатыми глазами. Было объявлено, что она будет курировать секцию молодежи. Ну и отлично — значит, возьмет на себя организационные хлопоты по Новому году.

И вот мы, уже умудренные опытом, садимся тесным кружком, призываем Нелю и начинаем диктовать: «Так, запиши: купить свечи, маски, бенгальские огни, цветы, заказать транспорт, проверить меню, пригласить того и этого, обзвонить этого и того…» Накидываем ей это все, как Золушке, она покорно все записывает. «Ну все, теперь встречаемся 29-го и сверяем готовность». Она кивнула.

29-го собрались вновь: «Так, свечи есть? — Нет. — А маски? — Нет. — А транспорт, меню, а пригласить, обзвонить?» Оказалось, что не сделано ничего. «Неля, ты с ума сошла? Осталось три дня!» Накинулись все хором. Я был одним из самых негодующих. В ответ у нее брызнули слезы и она зарыдала. Но не растерянно и жалобно, а агрессивно, крикливо, наступательно. Мол, не трогайте меня, вам надо — вот и делайте. Мы в недоумении разошлись… Дальше пошло не лучше. По комнатам-кабинетам Дворца и ВТО поползли разговоры о том, что на молодежных вечерах, куда приглашались и мэтры, она, эта Нелька Бродская, «сидела на коленях у Игоря Владимирова! Ужас, позор!».

Слухи-сплетни — наши непременные спутники, конечно же, ерунда. Дворец ожил. В нем стали проходить вечера театральной молодежи. Каждый театр устраивал свой вечер. И получалось, что они, эти вечера с капустниками, песнями, актерскими импровизациями — яркие вспышки на фоне казенных встреч театральных коллективов с передовиками производства и творческих отчетов деятелей искусств перед тружениками села. Обычно инертная актерская масса забегала, засуетилась. И как-то не все и не сразу поняли, что скрытым мотором этих чудных преобразований стала Неля Бродская. И чем дальше, тем это становилось очевиднее. С ней было нелегко — могла некрасиво и несправедливо наорать. Были люди, которые обижались и даже переставали приходить во Дворец.

Но потом возвращались. Потому что именно в одной из узких комнат, где громоздился сумасшедший хаос из бумаг и бумажек, пригласительных билетов, фотографий, сувениров, афиш… вокруг канцелярского стола, за которым сидела Неля, крутилась и разбегалась по городу действительно настоящая творческая жизнь. И Бродская была осуществителем и раздражителем этой самой жизни.

Что все чаще бросалось в глаза?

Столик в ресторане или кафе Дворца, за ним сидят и даже плотным кольцом стоят люди, внимательно слушая того, кого не сразу и заметишь за обступившими его. Время от времени эта группа взрывается счастливым хохотом. Потом опять напряженно затихает, вслушиваясь, до следующего взрыва. Бродская рассказывает, а внимают этому ее театру одного актера не простые слушатели, а записные острословы, профессиональные пародисты, виртуозные рассказчики анекдотов, словом, актеры, люди, знающие толк в жанре устного творчества.

Все просто — Бродская не менеджер-администратор-организатор, а многообразно и ярко одаренная художественная натура. Во всем, что она делает…

Дворец работников искусств имени Станиславского много лет как переименован в Дом актера. Нелька Бродская уже давно Нелли Аркадьевна. Гнев свой выражает более сдержанно. Усталости стало больше, а здоровья, увы, меньше, но по-прежнему Дом жив ее присутствием, ее вечерами, водоворотом людей в ее комнате, ее застольными импровизациями…

Собственно, эти заметки и родились оттого, что я несколько лет назад стал упрашивать ее сесть со мной и наговорить на диктофон хоть малую часть своих устных рассказов. Ведь жалко, чтоб эти перлы растворялись в прокуренном колонном зале ресторана… Но получил отказ. Подступал еще и еще раз. Но результат был тот же — она оставалась непреклонной. Тогда я решил: если Нелли Аркадьевна Бродская ничего не хочет рассказывать сама — пусть о ней расскажут другие…

Когда я подходил и просил сказать несколько слов о Бродской, у некоторых удивленно и несколько испуганно распахивались глаза: «А что, у нее юбилей?!» Нет, юбилея нет, и до некролога далеко, слава Богу. Просто пора, чего ждать?

Мне было лет 20, я только-только окончил наш Театральный институт на Моховой. А Неля… как она меня вычислила, то ли слухи дошли, то ли… видела меня в учебных спектаклях, но почему-то она пригласила меня — она, Неля Бродская! — в капустник теперь уже знаменитого Вадика Жука. Тогда еще не было никакой «Четвертой стены», была только сборная команда — Алена Ложкина, Володя Козлов из БДТ, Боря Смолкин. Мы играли миниатюру «Бефстрогановы» — пародию на громкий телесериал «Строговы». Ну и, разумеется, с того момента и на всю жизнь я стал ее поклонником и преданным ей человеком. Мы можем не созваниваться месяцами, но первой всегда звонит она: «Андрюша, у тебя все в порядке? Все хорошо? Можно тебя пригласить?..»

Она может взбесить. Стоять в кулисах и громче меня прошипеть: «Андрей! Налево иди, возьми стул…» И я так же спокойно и громко: «Неля, пошла ты на..!» Я не знаю, услышал ли это зритель. Это было, действительно. Потом она говорила: «Ты помнишь, как ты меня на… послал? Вот запиши себе, какого числа это было».

Она могла как угодно громко на меня кричать, я мог как угодно раздражаться на нее, но все лучшее, все дивное, по-настоящему радостное, что было в моей работе на сцене, связано с Нелей. Практически всегда.

В ней есть абсолютный позитив, полная зацикленность на своем деле, на своей профессии. Хотя и профессией-то это назвать невозможно. Деятельность, замешанная на любви к театру, к Дому актера, ко всем нам. А где-то рядом маячит ее… одиночество при таком количестве друзей…

Уверен: если со мной случится какая-то беда, то Неля окажется одной из первых, если не самой первой, кто придет на помощь. У меня в этом никакого сомнения. Она всегда транслирует положительную энергию при всей своей странной взбалмошности. Недавно мы с ней увиделись, она говорит: «Я три года тебя не поздравляла с днем рождения, вот тебе три подарка за все три года». Она постоянно многим дарит подарки. Иногда безделушки, а порой ценную вещицу, купленную в антикварном магазине, какую-нибудь серебряную мисочку… Она помнит не только мой день рождения, но и моей мамы, и моего сына. Для меня — это все.

Очень рад, что у меня сейчас есть эта возможность сказать ей слова любви и благодарности за то, что она нас всех спасала. Спасала от пьянства, от ненужных поступков, от ненужных предложений, от голода, давая возможность заработать по пять-шесть рублей, когда мы в брежневские времена перебивались с хлеба на воду…

Бродская уже больше тридцати лет настоящий заслуженный деятель искусств. Хотя на самом деле никакого звания у нее нет. Вот, кстати, считайте, что это мое личное, Андрея Урганта, ходатайство в административные органы: Бродской Нелли Аркадьевне необходимо срочно присвоить почетное звание!

Она абсолютно булгаковский театральный человек. Знает и любит театр, знает всех актеров, просто всех. Представить питерскую театральную жизнь без нее невозможно. При этом она очень начитанный, анализирующий, политизированный человек. Редкое и удивительное достояние нашей театральной жизни. Таких единицы. Если бы мы сами соответствовали ей…

Должен сказать, что существует несколько девальвированное и обиженное нашей жизнью слово «энтузиаст». Шоссе энтузиастов… Слово это вызывает отрицательные эмоции. Бродская принадлежит к чистому понятию энтузиазма. Что это такое? Это бескорыстное служение. Да, пожалуй, это точный перевод. Она бескорыстно служит. Она недолго служила в театре у Фимы Падве, а потом, так как рамки одного театра ей с ее поразительной творческой фантазией и ярким художественным даром оказались малы, она перешла на всю театральную организацию довольно большого и снабженного театрами города Ленинграда, а потом Петербурга. Почему-то уже несколько поколений молодых актеров ориентируются на Нелли Аркадьевну Бродскую. Они делают то, что Неля обязательно заметит и сделает достоянием театральной общественности. На самом деле она такого странного и редкого типа менеджер — продвигатель талантов. Таланты, причем, этого и не замечают. Они думают, что этого достойны, что они заслужили, чтобы на них смотрели великие деятели театра. На самом деле никто бы их не пригласил, если бы не Неля.

У нее изумительный вкус. Это я говорю с полной уверенностью, потому что долгие годы Неля была рядом с нашими капустниками, которые мне выпала честь делать, с театром «Четвертая стена», и я, обладая характером злым и нетерпимым, часто злился на нее. Но каждый раз оказывалось, что она права. У нее есть прекрасное чувство меры, понимание того, что можно, что нельзя, а это в сложные времена важное чувство, потому что скакать на ослике на неприятельские танки глупо. И в театральном деле. И она это очень точно всегда чувствует.

Кроме того, она просто художественно одарена. Например, в одном капустнике Неля придумала блестящую мизансцену. С нами тогда работала замечательный пианист и концертмейстер Марина Мишук. Сидит Марина спиной к публике, а наша небольшая мужская часть труппы, как бурлаки, из-за кулисы подкатывает к ней рояль. Не пианист выходит и садится за рояль, а рояль выезжает к пианисту. Это всегда вызывало смех и аплодисменты. Придумала Неля. Сколько раз она тактично, сопровождая нас в разных поездках, находила выходы из сложных ситуаций. Это касается не только «Четвертой стены», но и многих других больших и малых групп питерских актеров.

Она достаточно скрытна в своей деятельности при всей открытости. Как говорится, много о себе понимает. И многое о нас понимает. Год от года я наблюдаю в Доме актера на новогодних и других вечерах — когда уже нет капустной труппы, она организует, как Золушка, которой велено перебрать гору крупы, сшить форму на полк солдат за ночь, удивительные вещи. Из пустяков, из неожиданностей, из новаций составляет какие-то очень обаятельные вечера, которые мне, нынче живущему в Москве и наблюдающему такого же рода вечера в столичном Доме актера, кажутся более выигрышными и творческими…

Неля очень тонко чувствует стихи, что не каждому дано. Можно даже сказать, что она сама поэт, а поэту положена страдальческая судьба. Поэтому она и проживает не слишком легкую жизнь. Но год от года я люблю ее все больше и убеждаюсь в ее необходимости. Для сотен людей, и для меня. Я хочу, чтобы эта хрупкая женщина долго жила, потому что большое театральное сообщество Питера даже не понимает, какой алмаз находится в его потертой короне.

Это было в 1985 году. Только что вступил в силу «антиалкогольный закон». И случился какой-то вечер, к которому Неля привлекла, как всегда, множество актерской молодежи. Директор Дворца работников искусств был в отъезде, собрались в его кабинете (не хочу даже вспоминать эту фамилию, поскольку он потом Бродскую и заложил). Выпили вполне умеренно. Было, как обычно, весело. После мероприятия прибрали, но какие-то крошки все-таки остались. Уборщица их обнаружила и стукнула директору, когда тот вернулся…

Дело в том, что коллеги, работники Дворца, очень ее ревновали… ведь люди шли именно к Неле по любым вопросам, минуя все остальные кабинеты. Видимо, для укрепления своего положения она вступила в партию. Это ее на тот момент погубило, потому что вступать во что-либо, не понюхав, нельзя.

Возбудили дело по обвинению Бродской. Председатель молодежной секции спаивает, мол, молодежь. Должен был состояться суд. Как минимум ей грозило увольнение с работы с волчьим билетом. Но могло все обернуться и хуже. Когда я об этом узнала, то устроила у себя дома штаб. Собрала тех, кто присутствовал в тот злополучный вечер в кабинете директора и готов был выступить в качестве свидетеля в защиту Нелли Бродской. Надо сказать, что далеко не все в этом участвовали. Некоторые дрейфанули и стушевались. Да и из тех, кто приходил в суд, не все вели себя достойно. Меня поразил тогда один известный сатирик, который вышел из зала суда весь красный, прятал глаза… Хотя понять можно — время тогда стояло страшноватое.

Но тех, кто старался помочь и отстоять Бродскую, оказалось больше, поэтому мы победили. Меня поразил Ваня Краско, получивший за защиту Бродской выговор по партийной линии. И Рома Громадский, который убедительно и доказательно говорил на суде, что Бродскую необходимо сохранить, что она незаменима. Ей влепили выговор, но оставили на рабочем месте…

Мне, да и многим другим, было важно на профессиональной площадке — во Дворце работников искусств/Доме актера — делать то, что в театре нам никто бы делать не позволил. И первым, кто шел навстречу и начинал раскручивать твою инициативу, была Неля.

Как ни придешь к ней — всегда сидят вокруг люди: кто с проблемой жилья, кто без работы, кто с идеей! Умудрялась, однако, как бы исподволь двигать все процессы. Защищала, помогала, доказывала, настаивала. С ее помощью я первая в России сыграла «Конец Казановы» Цветаевой, и «Антигону», и «Двое на качелях».

Неля устроила незабываемый мой пятидесятилетний юбилей. В ту пору меня тянуло в Москву. Работы в Питере было мало. Хотелось попробовать себя в новом качестве. И вот я получила от Нели предложение скромно отметить юбилей. Ну, как обычно, придут люди, кто-то что-то скажет, я сыграю немножко… Когда я вошла в большой зал, уже полный народу, из последних дверей по центральному проходу вышел военный оркестр. Настоящий военный духовой оркестр. А мне велено было сказать: «Наши уходят». Потому что — «в Москву, в Москву…». Я оказалась в роли Маши. А дальше было что-то невероятное: капустники, «Лицедеи» со Славой Полуниным… Это был праздник творческих дарений, импровизаций. Где теперь найдешь такое? И это все устроила, организовала Неля. Как она это пробила, как разрешили в эти запретные времена? Не знаю…

Кроме всего прочего, Неля одарена способностью чувствовать внутреннее состояние человека. В 1986 году у меня тяжело заболела мама. Я была никакая — ночные дежурства, недосыпы. Пришла как-то во Дворец зареванная из больницы. А в это время должен был состояться вечер-соревнование двух капустных бригад — «стариков» и молодых. Она сказала: «Ты будешь играть!» И завела меня так, будто штопор вошел! И я пробкой вылетела из бутылки. Была со «стариками». Потом приходили актеры за кулисы и говорили, что они ничего подобного у меня не видели. Это она, Неля, сумела меня вывести из полуобморочного состояния и возбудить такую творческую энергию.

Худенькая, прозрачная, похожая на всклокоченного какаду. Столько неизвестной молодежи вытащила на свет божий. Неля — творец, импровизатор, и деловой человек. Столько полезного сделала для развития театрального дела… В общем, таких людей не встречала и не встречу. И так обидно, что это никем и ничем не отмечено.