«Мертвые души». Н. В. Гоголь.
Пространство «Внутри» (Москва)
Режиссеры Владимир Комаров и Андрей Маник, художник Аня Гребенникова.

Пространство «Внутри», маленькая независимая площадка на улице Казакова, поставщик театральных событий последних сезонов в Москве, показала новую работу — «Мертвые души». Это проект театральной группы «Озеро» — товарищества актеров и режиссеров, где состав собирается под конкретный спектакль, а ядро — три единомышленника, выпускники гитисовской мастерской Каменьковича — Крымова: Андрей Маник, Владимир Комаров и Гоша Токаев. Работать с ними рады звезды первой величины. Драматургическую основу авторы сочиняют сами, и пусть никого не обманывают классические названия: «Три сестры», «Ричард», «Заповедник», «Красная Шапочка» — это поводы для игрового диалога с хрестоматийными текстами.

В. Исакова (Плюшкина).
Фото — Ира Полярная.

Жанр короткого, полуторачасового, спектакля режиссеры Владимир Комаров и Андрей Маник в соавторстве обозначили как «драма одного дома». На самом деле, это трагифарс — любимый способ мышления этой группы. А какого дома — зрители могут только догадываться, потому что зачин спектакля происходит в условном баре, где под круглый арт-объект замаскирована черная дыра, она же — портал в прошлое. Когда же в это прошлое перенесутся герои — молодой парень Руслан (Игорь Царегородцев) и его дядя (Гоша Токаев), принявший имя Чичикова, — там и вовсе дома не будет никакого, ни у кого. Вся Русь умещается на небольшом, но крутом черном холмике, на который карабкаются, с которого оскальзываются, в него же прячутся, в него рыдают и его украшают, называют его «прыщом» и «кучей», на нем же устанавливают могильный крест.

Несколько неловкий, предельно условный зачин: ушлому Павлу Ивановичу, продюсеру концертов на самом высоком уровне, не хватило зрителей отчитаться о явке, и нужно докупить в прошлом мертвых душ — об этом ему отдает беспрекословное распоряжение голос невидимого Ивана Урганта. Как будто не подозревая, как эти вопросы решаются в современности, напуганный Павел Иваныч уговаривает племянника выдать себя за его слугу, и оба ныряют в эпоху крепостного права. Продюсер родом из девяностых — как прибитое застыло на нем кашемировое пальто, шелковое кашне и силиконовая маска на всю голову с тщательно сделанными брылями, морщинами и седой плешью — лишь в прорезях блестят слишком молодые глаза. Руслан же — настолько узнаваемый парень сегодняшнего дня, обычный до полной всамделишности, что Игорю Царегородцеву словно и играть ничего не надо. Однако задача его — оставаться некой точкой равновесия, здравого смысла в том фантасмагорическом мороке, где он оказывается с момента появления дяди в своем баре.

Сцена из спектакля.
Фото — Ира Полярная.

Гоголь тут представлен мешаниной сюжетов — величественная дама в рыжей атласной мантии сообщает, что едет ревизор. За него принимают невесть откуда свалившегося Чичикова. Чиновников нет вовсе, есть помещики, на которых и возложена задача «чтоб все чисто было». Точнее, помещицы: Манилова, Коробочка, Ноздрева — сплошь вдовы, мужчин в этих краях разит какой-то странный мор, «несчастный случай», как с кривой ухмылкой пояснит потом Ноздрева.

Так получается парад бенефисов у каждой героини, к которой являются Чичиков с племянником.

Манилова у Таисии Вилковой — заплаканная киса в шелковом пеньюаре и с флердоранжем на голове. Из ее жалостного нытья понять можно только, что она в полном ужасе не столько от внезапного вдовства, сколько от необходимости взрослеть и что-то решать самой, жизнь ее к этому не готовила. При всей пародийности этой выброшенной куколки ее, с ее детским недоумением и слезами, все же жаль.

Коробочка у неузнаваемой Светланы Ивановой — в узком костюмчике, с огромной черной птицей на голове, в очках, с поджатым ртом — фам фаталь «все в прошлом», в настоящем — клетчатый баул, откуда она разливает по маленькой с любым случайным собутыльником. С Павлом Иванычем быстро переходит от чопорности к доверительной исповеди, вынимая из баула семейные фото с неизменным припевом «умерли, эти тоже умерли», и еще быстрее — к ругательствам и драке, требуя денег за мертвые души. У каждой героини есть короткий монолог на пустой сцене, когда перед нами не гоголевская героиня, а какой-нибудь женский русский тип, разного возраста, сословия и характера, а исповедь — совершенно из сегодняшнего дня. Коробочка рассказывает в пустоту про прадеда, построившего дом, ныне разрушенный. Бездомность, бессемейность, конец заглохшего рода и куча грязи на месте семейного гнезда.

Сцена из спектакля.
Фото — Ира Полярная.

Мужчины ничего не меняют в существовании ни героинь, ни мира, где они оказались. Они тут проходят стороной, крадучись, мошенничая. Но их неловкое прохиндейство сталкивается с чем-то настолько хтоническим и необоримым, что шансов уцелеть нет. Ноздрева у миниатюрной Сони Райзман — лихая атаманша в красно-черном гранжевом прикиде, разговаривает с воображаемым Менжуевым, пьет, отчаянно урезывает «В плавнях шорох», раздевается, пляшет, палит из пистолетов и настолько опасна, что ни о какой сделке с ней и мечтать не приходится. Ненавидя всех мужчин без разбору, она рада Чичикова если не убить, то хотя бы сдать властям, сразу разглядев в нем мошенника.

Однако же дальше, кажется, авторы не знали, что делать с нарисованным ими царством амазонок — и его обитательницами, и гостями. Драматургически спектакль пробуксовывает здесь, где три следующих эпизода ничем не связаны, кроме прихоти авторов. Городничиха собирает и отчитывает незадачливых душевладелиц, которые теснятся на холмике как виноватая птица-тройка. Почему героиня Виктории Исаковой в программке обозначена как Плюшкина, а дочь ее, несчастный разрисованный подросток, утонувший в телефоне (Полина Цыганова), — как Собакевич, известно только авторам, но для зрителя очевидно, что это городская глава Анна Григорьевна, мутировавшая из Городничего, закономерно вдовая, и дочь ее — былая Марья Антоновна. Никакой актерский класс Исаковой не поясняет смысла ее темпераментно исполненного монолога в структуре спектакля. Она распекает понурившуюся троицу с интонациями провинциалки среднего руководящего уровня, действительно смешно сетует о том, как трудно собрать команду тут, где либо продадут ни за грош, либо все провалят. Узнавшим чеховскую цитату «у 99 из 100 нет ума» можно самим придумать, почему она вложена в уста хабалистой городничихи.

Сцена из спектакля.
Фото — Ира Полярная.

Парочка гостей из будущего попадает ей под горячую руку. Руслана, которому падает на грудь рыдающая дочка городничихи, умоляя увезти ее с собой, Анна Григорьевна застрелила собственноручно, жестом привычным и недрогнувшим, и исполнила над телом «Imagine» — почему? Ну вы еще спросите, зачем здесь Черная дыра разговаривает. Впрочем, сгинут они все тут же со сцены, как не бывали.

Павел Иваныч же, в полном одиночестве распластанный на черном холме, поняв, что спасенье не придет и подкрепленья не прислали, грустно рассуждает сам с собою о том, куда несется Русь. Одиночество его, однако ж, мнимо — тут, в космической загогулине времени и пространства, внезапно кто-то крошечный просит нарисовать ему барашка и рассказывает про баобабы, очень опасные для маленькой планеты. На случай, если Гоголя, Чехова, Леннона и Розенбаума вам было мало, — вот еще и Экзюпери. Нет сердца, которое не растает при виде трогательного юного Лавра Орлова в узнаваемом плаще. Ну и нельзя же, в самом деле, требовать смысла и глубины высказывания от каждого спектакля. Вот вам отличные актеры, вот череда действительно смешных гэгов и удачных реприз, а остальное — как-нибудь досочините сами. В конце концов, а все ли понятно в жизни, в том моменте и отрезке галактики, где мы, как нам кажется, находимся?