«Небоглазка». По роману Д. Алмонода.
Ханты-Мансийский театр кукол.
Режиссер Елена Евстропова, художник Валентин Викторов.

В свой 13-й День рождения Ханты-Мансийский театр кукол в рамках окружного фестиваля «Белое пространство» показал премьеру спектакля «Небоглазка» по одноименной книге Дэвида Алмонда. Каким-то мистическим образом и число 13, и даже название фестиваля — «белое пятно, неизведанная территория» — связались с постановкой: наверняка Алмонд постарался.

Сцена из спектакля.
Фото — Кирилл Меркурьев.

Британец Дэвид Алмонд — персонаж в российском театре для детей популярный. Благодаря стараниям издательств и переводчицы Ольги Варшавер его фирменные люди-птицы успешно перелетают из театра в театр, гнездясь как в ТЮЗах, так и в куклах. Уже набралась небольшая стайка «Скеллигов» и бёрдменов из книги «Мой папа — птиц».

«Небоглазка» же — находка ХМТК (герои книги, кстати, тоже все время копают и ищут сокровища), и находка совсем не случайная. Театр уже несколько лет, осознанно и последовательно, работает с современными текстами: и с зарубежной прозой, и с отечественной драматургией. И что самое важное — ищет для этих текстов новый, актуальный художественный язык.

Вышедшая в 2011 году в переводе Марии Сокольской «Небоглазка» содержит все те алмондовские мотивы, за которые писателя так активно любят режиссеры: здесь есть предоставленные самим себе дети, мерцающее междумирье, свободные птицы, люди-нелюди. Три ребенка сбегают из детского дома по реке на плоту, но путешествие быстро заканчивается — они садятся на мель в Черной грязи, едва спасаются и попадают в странное заброшенное место к не менее странным людям: Небоглазке с перепонками между пальцев и ее молчаливому беспамятному Дедуле. Дети во главе с девочкой Эрин Ло быстро понимают, что в замкнутой жизни этих двоих есть большая тайна, и пытаются ее разгадать.

Сцена из спектакля.
Фото — Кирилл Меркурьев.

В книге есть подробно описанное пространство огромных полуразрушенных складов и типографии, куда попадают герои. Кажется, Алмонд замечает каждый осколок на замызганном полу руин этого многоэтажного лабиринта. Типография — островок развалин прошлого посреди благоустроенного пригорода; ее скоро снесут, засеют газонами, уставят кофейнями. В спектакле же акцент сделан не на деталях, а на общем решении мира, в котором существуют персонажи. За счет зеркального пола, «разлитого» по всей сцене, здесь все двоится и переворачивается. Черное зеркало — такая простая и в то же время очень действенная в своей точности визуализация того зазора между мирами, который обнаруживают дети: есть взгляд на реальность взрослых и отраженное видение ребенка. Или наоборот — в магическом реализме Алмонда никогда доподлинно не понятно, какой мир истинно действителен. Искусно выстроенный свет в спектакле это зазеркалье укрупняет и углубляет, а дым то стелется, как над болотом, то возносится в вертикаль облаков. Атмосферно.

Сама сценография Валентина Викторова довольно минималистична и условна. Оборотные декорации детдома/типографии работают скорее как выгородка: герои в них бывают, но не обживают эти лишь относительно подробные стены. Основное действие существует вне ограниченных пространств, и планшетом для крохотных кукол чаще выступают гулливерские тела и руки-ладьи актеров.

В книге многое завязано на горизонтали — вязкой топи, Черной грязи, из которой герои прибывают к Небоглазке и ее Дедуле, буквально воскресая из небытия трясины. Как окажется после, сама Небоглазка попала к Дедуле тем же способом — через болото. Но Алмонд не был бы Алмондом, если бы забыл про птиц, — и в этом произведении они свободно кружат, недоступные для щупальцев грязи.

Сцена из спектакля.
Фото — Кирилл Меркурьев.

Елена Евстропова этот мотив полета аккуратной нитью проводит сквозь всю постановку. О людях-птицах был и ее предыдущий спектакль — «Обними меня покрепче» по книге Йоке ван Леувен, о девочке с крыльями, где центральной оказывалась тема свободы. В «Небоглазке» у задника подвешено лоскутное полотно: то ветвистое дерево, то сеть для ловли птиц. Побег обещал свободу, а обернулся еще одной ловушкой — но это как посмотреть. Кукольные мальчики и девочки качаются на ладонях актеров с пластичными выразительными пальцами, как на волнах, и в то же время парят на них, как на крыльях, в своих мечтах. Плавать — почти то же, что и летать, даже движения схожи, только в воздухе свободы больше.

Несмотря на условность декораций, детали здесь тоже есть: в коробках, где детдомовские дети хранят воспоминания о своей семье. У одних они более-менее достоверные, если родители покинули их в осознанном возрасте, у других — нет. Но по большей части — приукрашенные или додуманные, память выборочна. Воспитательница просит каждого рассказать свою биографию, создать историю жизни, домыслив то, чего не помнишь.

Эти дневники решаются в спектакле через домашний театр в коробке, разыгрываются в тенях. Эрин Ло его тоже показывает, но есть у нее и сокровища, которые героиня ревностно бережет, вынимая лишь однажды — чтобы показать Небоглазке. Мама покинула Эрин, когда девочке было 10, оставив после себя не только память о совместной радости и боли, но и свои вещи. Из банки извлекаются ракушки и камешки — живые, настоящие предметы.

Контраст театральной бутафории и реальных вещей работает на тему памяти — доминантную во всей истории. Как влияют на нас воспоминания, можем ли мы их сохранить истинными, как нам их подменяют и заменяют, что есть человек, лишенный памяти, прошлого и, соответственно, идентичности (как блаженная Небоглазка)? Память ненадежна, она как детства дым — а вот предметы не лгут и сохраняют память самим своим существованием.

Сцена из спектакля.
Фото — Кирилл Меркурьев.

Вязкий ил становится символом — не столько рождения и смерти, сколько сохранения памяти. Все, что в нем застревает, остается внешне стабильным, а значит — не умирает до конца. Так, под конец дети откапывают из грязи столетнего мертвяка — кукла сбита из цельного куска дерева и напоминает скорее ритуального божка, дети так и обозначают его: «святой». Таким же застывшим мертвецом выглядит и Дедуля — летописец и искатель сокровищ, вечно склоненный над письменным столом. Лохматая, бородатая кукла больше похожа на мумию, но когда на нее падает свет, вдруг оживает — во впавших глазницах будто зажигается огонь.