«Пиноккио». К. Коллоди.
Театр на Таганке (Москва).
Режиссер Ярослав Жевнеров, художник Софья Шнырева.

На программке спектакля три березки. А еще — не мальчик и не девочка, человечек в красной вязаной шапке-туннеле, красных панталонах до колен, массивных ботинках с красными шнурками, белом худи на вырост и такой же безразмерной жилетке мастерового с дюжиной карманов будто с отцовского плеча вглядывается ввысь. В черно-белом принте вкрапления красного — в том числе и название, и логотип театра — навевают мысль о затушеванном хорроре общеизвестной сказки.

Сцена из спектакля.
Фото — Сергей Виноградов.

Если задуматься, это он и есть. Спектакль «Пиноккио» идет на Малой сцене Театра на Таганке, в небольшом, черном помещении, пол которого уставлен березовыми чурбаками. Срубленный лес, исковерканная жизнь, погибший ландшафт некогда живого — метафорический рефрен этого спектакля. Что и кто может родиться в этом изуродованном мире? Что оставляет нынешнее поколение взрослых своим детям? И есть ли хоть толика надежды на здравый смысл?

Инсценировка Виктории Костюкевич, режиссура Ярослава Жевнерова и визуальное решение Софьи Шныревой предполагают серьезный разговор о сути созидания и возрастания человека и человечества.

Рождаться в мир, придуманный авторами спектакля, страшно. В нем не только пеньки вместо леса, но и существа одно другого полоумней. Педантичный Сверчок погружен в сочинение мюзиклов и ведет их скрупулезный подсчет: количество опусов о великом полене перевалило за семь сотен. Девочка с лавандовыми волосами скользит по сцене словно призрак — и пересвистывается с чурбаками, выискивая тот самый, что пригоден стать многообещающим поленом. Лис, Лиса, Голубь, Крыса, Термит, Манджафоко, Учительница и Ученица населяют враждебный мир и каждый по-своему ставят палки в колеса — опасность прямая и опосредованная поджидает любого, кто посмеет сунуть свой пиноккиевский нос за пределы дозволенного.

Шесть исполнителей на 14 ролей, и только трое из них — Александра Хованская, Александр Резалин и Эльдар Данильчик — «привязаны» к своим персонажам (Пиноккио, Джепетто, Сверчок соответственно). Остальные, и довольно многочисленные, персонажи, часть из которых даже не упомянуты в программке, оживают благодаря троим «многостаночникам» в лице Надежды Флеровой, Евгении Мугайских и Всеволода Кремера. Арсенал актерских приемов включает клоунаду в духе театра «Лицедеи», использование лицевых и головных масок, марионеток и сложной техники поясных кукол, элементы пластического театра.

Сцена из спектакля.
Фото — Сергей Виноградов.

Созданный мир спектакля несет явные признаки хоррор-эклектики, которая — и принцип, и режиссерское стремление привлечь разнополярные средства выразительности. Назидательный тон Учительницы (Надежда Флерова) отдает знакомой безапелляционностью педагога со стажем. В ее повадках до приторности банально все, что укладывается в расхожий шаблон — от кички до зубодробительных формулировок. Ученица с золотой медалью (Евгения Мугайских) может рассчитывать на благосклонность, только если будет тупо блеять в ответ. Лощеный франт Манджафоко является в виде гипертрофированной поясной куклы (Всеволод Кремер) и мгновенно распространяет атмосферу директорского самодурства.

Глубинную опасность несет юморной старикашка Лесоруб Вишня (Надежда Флерова). Его подсмотренное у Полунина комическое импровизационное бормотание (близнецы такого существования, правда, находятся и чуть ближе — в спектакле «Клоуны» московского театра «Около») оказывается завлекательным входом в эстетику спектакля, живо откликающимся в зале, пока не становится ясно, что именно он, этот умильно подшучивающий, слегка ворчливый бормотун, и срубил некогда живой лес ради своего дома и глухого забора вокруг него.

Само рождение Пиноккио больше напоминает убийство: Джепетто мощными ударами по полену может скорее что-то разнести в куски, нежели произвести на свет. Обтянутый кожей неуклюжий, с рапидной пластикой человечек рождается во враждебный мир не таким, каким его хотели бы видеть. Шепелявый, носатый и неловкий, рифмующий и напевающий что попало Пиноккио стремится быть красивым «как все» и бросает родителю вечный детский упрек — «почему ты сделал меня таким?». Бытовой хоррор исходной сказки Коллоди высвечен авторами спектакля: оказывается, отец в целом не слишком заинтересован в сыне и год не делал Пиноккио ноги — то ли лес берег, то ли ленился. В строгом рисунке психологической школы Джепетто Резалина кажется единственным человеком — и по виду, и по способу существования, но в контексте других персонажей спектакля и он не далек от классической фальши в духе «а кому сейчас легко».

Сцена из спектакля.
Фото — Сергей Виноградов.

У некоторых персонажей в спектакле почти нет текста: их появление лишь часть фантасмагорического мира, обрушенного в один миг на голову деревянного человечка. И чем более враждебен мир — с термитами, пауками и крысами, с дурацкой школой, — тем яснее звучит тема родительства, принятия и эмпатии. Даже театр при властном директоре оказывается местом неспокойным, где условные крики и плач легко оборачиваются настоящими слезами.

Вербальный месседж драматурга и режиссера разбросан по тексту от исходных провокаций в устах Лесоруба Вишни («Как прекрасен человек, который ничего не хочет»), от завернутых в игру в театр откровений Манджафоко («Приходите в театр. Каждый день идут спектакли») до финальных моралей от Джепетто («Лучше плыть в лодке и голодать»).

Авторы спектакля сохраняют осколки не всегда ясно очерченного исходного сюжета — с уходом Пиноккио, проигранными монетами, поисками Джепетто своего сына — ради внятного разговора о разрыве связи отца с ребенком, о различиях в ожидании отца от ребенка, и наоборот. Спектакль посвящен папе, и финальные детские фотографии на заднике только укрупняют автобиографический посыл: поиск точек соприкосновения может заключаться не только в том, чтобы обнимать друг друга перед уходом, но и в долгосрочном обоюдном отказе от надуманных ожиданий. Важность этого открытия авторы спектакля скорее манифестируют в пафосном объяснении Джепетто с Пиноккио ближе к финалу спектакля. В нем и признание ошибок, и готовность к прощению, и припозднившаяся гордость друг за друга.

Сцена из спектакля.
Фото — Сергей Виноградов.

Все это — путь к оптимистичному возрождению, которое обязательно должно случиться в детском спектакле. И тогда в пеньках и поленьях, в курточке Пиноккио — мертвых и окоченелых душах — вновь появятся ростки, пробьются почки, и на месте недавней вырубки вновь вырастут деревья, зашумит листва, а лесорубам придется сменить профессию. По сути, от бравурных песенок Пиноккио («А я из полена, мне все по колено» и «Я знаю, что я дерево») совсем недалеко до цоевского «Я посадил дерево». А вот что вырастет — совсем другой и уже очень взрослый вопрос.