Лаборатория «Молодые режиссеры — детям»
в программе фестиваля театрального искусства для детей «Арлекин»

Молодежные режиссерские лаборатории, где за 3-5 репетиций выученики разнообразных театральных мастерских представляют свои эскизы и творческие заявки на заданную тему, иногда хороши не столько поисками нового и какими-то невероятными прорывами в сфере театрального искусства, сколько редкой возможностью разглядеть все ремесленные умения, штампы, все грубые швы и приспособления, которые есть в арсенале молодого режиссера и которые потом оказываются прикрыты всяческими театральными одеждами (художественно поставленным светом, костюмами, декорациями, актерской органикой).

Лаборатория «Молодые режиссеры — детям», проходившая вчера в рамках фестиваля «Арлекин», оказалась неким срезом современного театра с возрастным цензом от 3 лет.

Режиссер театра на Литейном Андрей Сидельников в эскизе по «Щедрому дереву» Ш. А. Сильверстайна представил тип псевдолирического, ложномногозначительного детского спектакля, где обязательный старик -рассказчик в обязательной запыленной шляпе неизменно добрыми внимательными глазами смотрит в зал и теплыми, нежнейшими интонациями с легкой «грустинкой» рассказывает что-то бесконфликтное и непритязательное, что-то усыпляющее и гипнотизирующее, например: «Жила на свете яблоня и она любила маленького мальчика». Не один и не два раза произносит рассказчик эту фразу: чуть более сладко, чуть более грустно, чуть более задумчиво. Но от этого текст не становится ни больше, ни меньше, ни хуже, ни лучше, яблоня не превращается в баобаб, а мальчик в огнедышащего дракона…

После первого гипнотического трюка режиссер и дальше продолжает гипнотизировать зрителя. Герой медленно и задумчиво достает детский резиновый мячик, мячик катится по полу из одного угла площадки в другой, старик нежно смотрит на мячик, и даже мячик, кажется, нежно смотрит на старика. Видимо, гипноз все же начинает действовать. И вот появляются герои этого короткого повествования: мальчик и яблоня. Взрослые и рослые актеры с детскими сосками во рту, ползая на коленках по маленькой сцене, начинают «бебешкать» и «гугукать», «ойкать», «айкать» и заливаться веселым смехом, как заправские «телепузики». Про все это представление задумчивый старик изрекает (конечно же, не один раз): «Каждый день мальчик приходил к яблоне, ел ее яблоки, качался на ее ветвях и, наигравшись, засыпал в ее тени… и яблоня была счастлива». Все счастливы: и яблоня и мальчик, и режиссер и зрители.

Следующий эскиз режиссера Марианны Рынейской «Крылья», сделанный по пьесе «Дикий» В. Синакевича, которая в свою очередь написана по мотивам «Гадкого утенка» Андерсена, также оказался отрывком из очень знакомого ТЮЗовского спектакля. Курицы со скотного двора здесь — две помешанные на «шопинге» девицы, гуси — спортсмены, старательно наращивающие массу, а гадкий утенок — маленький щупленький мальчик, опять-таки с неизменно одухотворенным лицом. Хотя типажи режиссер угадывает верно, дальше распределения дело не движется. И, проблема в том, что, как метко выразился на обсуждении театральный продюсер Олег Кленин, «наблюденности нет». Режиссеры стремятся связать старые сюжеты с некой абстрактной «нашей реальностью», но реальность всегда выходит одинаково театральной, не оживленной ни единым личным наблюдением, актерским или режиссерским.

Третий эскиз студента мастерской С. Голомазова и актера на малой Бронной Егора Сачкова сделан, кажется, уже крепкой режиссерской рукой: в меру фантазийно, задорно, в общем, качественно. Притчу про первобытную Африку (сюжет напоминает нечто среднее между «Котом, который гулял, где ему вздумается» Киплинга и «Двумя стрелами» Володина) театр рассказывает с помощью подручных средств со старого чердака. И вот перед нами макак в боксерских перчатках, черепаха в старом тазике и бабушкиной шляпе, швабры — жирафы, зонтики — грифоны. Есть две сюжетных линии: история героя — рассказчика, который поднявшись на старый чердак вдруг вспомнил, как в детстве он здесь был счастлив (и захотел повторить это ощущение, вновь поиграть в Африку), — и собственно африканская линия. Однако, легко сочиняя игровое пространство, монтируя разнообразные аттракционы, режиссер совершенно теряет первую историю, да и вообще уже не сильно заботится о смыслах, рождающихся в этой самоценной игре. В итоге, главным посланием спектакля становится утверждение безграничных возможностей режиссерской фантазии. Вспоминается «Кот, который гулял…», сделанный в РАМТе режиссером Сигрид Стрем Рейбо в общем-то теми же средствами. Но в том спектакле каждый трюк, каждый миллиметр режиссерской фантазии работал и на вовлечения зрителя в игру, и на смыслы, не бросался ни один сюжет, заявленный в завязке.

Чистым экспериментом можно считать эскиз Анны Атарщиковой по пьесе Фердинанда Реймунда «Крестьянин-миллионер», написанной в 19 веке и представляющей собой притчу о жадном крестьянине, который прогнал дочь вместе с её возлюбленным, а взамен получил персонифицированную Старость, а в перспективе и её родственников: подагру и больной желудок.

Эксперимент есть эксперимент. Режиссер поставила задачу преподнести адекватно так заинтересовавший её материал. И с этой задачей, пожалуй, справилась. Однако вопрос, зачем эта символистская пьеса нужна сейчас на сцене (для зрителя от трех лет и до бесконечности), так и остался без ответа на итоговом обсуждении.

В рамках этой лаборатории наиболее верным путем пошла, на мой взгляд, режиссер Полина Неведомская. Заручившись поддержкой драматурга Ярославы Пулинович, она по-новому рассказала старую сказку. Взявшись за «Аленький цветочек», Неведомская не ставит себе задачу за десять минут сценического времени показать пусть несовершенный, но целый спектакль, а наоборот очень подробно разрабатывает завязку, после которой хочется увидеть продолжение, что и необходимо для хорошей режиссерской заявки. В этом эскизе кроме ремесла, театрального языка (сферы, в которых на лабораториях, кажется, не стоит ждать открытий) появляется интересный разбор, запоминающиеся актерские работы, а, главное, то, что отсутствовало во всех других эскизах: актерский и режиссерский неподдельный интерес к рассказываемой истории. С одной стороны, уже даже в рамках этого смотра — избитый ход: спектакль в спектакле. Отец с тремя грудными детьми гуляет в парке, рядом крутится какой-то подозрительный субъект в черном пальто. За пазухой он держит нечто драгоценное и выбирает среди зрителей, кому бы этот подарок преподнести. По всему видно, что он ищет какого-то особенного адресата. А между тем многодетный папаша рассказывает сказку своим трем дочкам, естественно, «Аленький цветочек». Чудак в пальто, похожий то ли на мима, то ли на маньяка, остается пока незаметным зрителем представления. Сказочных дочерей зовут Гордюшечка (она очень много умных слов знает), Воображушечка (она очень много о себе воображает) и Настенька. В роли Настеньки актриса театра «Мастерская» Ксения Морозова. Это как раз то парадоксальное режиссерское распределение, которое переворачивает старый сюжет. Настенька здесь крупная, неуклюжая девица, недалекая, но добрая, некрасивая, но обаятельная. Просьба её о цветочке — не заумь и прихоть рафинированной красавицы, а простое бесхитростное желание, не каприз, а скромная просьба. И то, что именно такая Настенька — любимая дочка зажиточного купца, заставляет и зрителя пересмотреть свое отношение к героине. Настенька Ксении Морозовой на удивление быстро влюбляет в себя. В финале эскиза чудак из парка с восторгом находит в ней ту, которой он, трепетно достав из-за пазухи, преподнесет свой плюшевый красный цветок.

В этом коротком эскизе происходит чудо особого рода, режиссер незаметно меняет зрительскую оптику, происходит открытие не нового театрального языка, но нового способа рассказывать истории. Все открытия этого эскиза находятся в пространстве простых человеческих ценностей и их переосмысления.