Казанские площадки MOÑ и «Угол» — трендсеттеры в области экспериментального театра — в конце мая провели фестиваль «Город Арт-подготовка» (куратор Олег Лоевский). По сути — показ трех лабораторных работ, созданных принципиально разным способом. Три месяца назад команды, сосуществующие под единой шапкой Фонда «Живой город», посовещались о том, что их волнует, и выбрали три направления поиска: театр горожан, современный национальный театр и современная комедия. Выталкивающие на тропу непредсказуемых решений — что имманентно должно являться свойством лабораторий, но на практике не всегда получается. Кажется, у казанцев снова получилось.

Сцена из эскиза «нетревожные предметы».
Фото — Рамиль Фасхутдинов.

В MOÑ не только с большим успехом идут спектакли формата театра горожан («Педсовет», «Чын-татар», «Децентрализация») — команда в лице подвижницы Зои Рутер регулярно обновляет на сайте «методичку» по тому, как делать такой театр и как его воспринимать, и этому ресурсу в России нет аналогов. На этот раз темой лабораторного поиска (создатели Надежда Болдырева, Диана Куватова, Марьяна Куртякова и Зоя Рутер в коллаборации с московской художницей Марией Алигожиной) стали вещи — как способ конструирования идентичности (пожалуй, ключевая тема поисков MOÑ как творческого организма) и как способ избавления от тревоги.

Впрочем, возможно, одно связано с другим: смутное настоящее неизбежно заставляет искать опору в прошлом, а вещи с историей становятся надежными якорями. Онлайн «методичка» театра горожан предлагает любопытное упражнение: каждому участнику нужно решить, какой предмет он возьмет с собой, навсегда покидая свой дом, и рассказать о нем остальным. Шел ли отбор предметов для историй таким способом или каким-то иным, но все «нетревожные предметы» (так назывался эскиз) оказались домашними, «ручными», тактильно приятными и окрашенными ностальгией: в этом отчетливо проглядывается терапевтическая нацеленность проекта.

Сцена из эскиза «нетревожные предметы».
Фото — Рамиль Фасхутдинов.

Механика спектакля была устроена таким образом, что на входе каждый из зрителей получал чемодан с определенным номером и, по сигналу открывая его и извлекая оттуда вещи, совершал диктуемые записанным голосом манипуляции и давал старт тому или иному эпизоду, в котором так или иначе участвовали и все остальные зрители. Выбрать и надеть одну из пар темных очков; сесть за стол и передать колечки; написать записку; выйти к карте мира, привязать красную ниточку от своего города к тому месту, куда отбыл друг, и рассказать об этом в микрофон; выбрать камешек и сделать из него брелок; полежать на подушках; погадать по книге. А в финале — когда строгая стюардесса прикажет перейти в третий зал площадки «Угол», — заполнить декларации с отменой тревог.

За каждой вещью стояла озвученная невидимым голосом история владельца, одного из горожан — участников проектов. За редким исключением — карточки с вырезанным дедушкой-дуболомом сопровождал рассказ о том, как после смерти родственники вспоминали о дедушке только плохое, — это были истории, наполненные нежностью и ностальгией. Сопряжение милых и довольно банальных вещей с милыми и тоже довольно банальными воспоминаниями сделали проект слишком уж бесконфликтным. На память приходят «Вещественные доказательства» Бориса Павловича в театре Karlsson Haus, где схожий прием — сторителлинг через предметы — работал более изобретательно и был приправлен иронией.

Сцена из эскиза «нетревожные предметы».
Фото — Рамиль Фасхутдинов.

С другой стороны, если для тех, кто был вовлечен в создание спектакля, этот лабораторный опыт оказался плодотворным, то почему бы и нет? Театр горожан по самой своей природе балансирует на границе между художественной и социальной практиками, и эта граница становится все менее осязаемой. А в нынешнем состоянии нашего общества социальный аспект, пожалуй, в значимости и выигрывает.

Резиденты MOÑ из команды современного танца «Алиф» (Нурбек Батулла, Туфан Имаммутдинов, Марсель и Мария Нуриевы, Дина Сафина) назвали свой эскиз «Туктагыз», что на русский переводится как «Остановитесь». Это тот случай, когда будет нелишним процитировать Хайнера Гёббельса: «Если на сцене нет больше никого, кто взял бы на себя ответственность за презентацию и репрезентацию, если больше ничего не показывают, то зритель должен все открывать для себя сам. Эта радость открытий становится возможной только благодаря отсутствию актеров».

Сцена из эскиза «Туктагыз».
Фото — Рамиль Фасхутдинов.

По стене ползет текст, написанный русскоязычным татарским писателем Рустемом Кутуем, а на стул перед стеной садится и закуривает сигарету высокий и статный танцовщик Марсель Нуриев. Его скоординированное тело расслаблено и — для тех, кто Марселя знает — как бы таит в себе ожидание танца, но танца не будет. Текст ползет ровно столько времени, сколько он курит: гаснет проектор, и Марсель неторопливо тушит окурок о стену. Текст — взвинченный, резкий, бьющий наотмашь, им Кутуй клеймит халтурщиков и конформистов (как правило, это одни и те же люди). Он, принадлежавший к татарской культуре, но писавший по-русски, всегда был своим среди чужих и чужим среди своих, и емкий минимализм текста — как злая этикетка, как пощечина всем, кто недооценивает сложность российской национальной проблематики. Текст явно не нуждался в ином прочтении и срабатывал в резонансе с сигаретным дымом и статикой танцовщика, как будто напрямую в мозг зрителя производя инъекцию беспокойства.

Вечер стендапа «Три микрофона».
Фото — Рамиль Фасхутдинов.

Лабораторию венчал вечер стендапа «Три микрофона», для работы над которым MOÑ позвал актрису и стендап-комикессу Елену Новикову. Вообще увидеть команду площадки у микрофонов — отдельное удовольствие: комический талант обнаружился совсем не только у тех, кому он положен по профессии (горизонтальность — вот она, пожалуйста), то есть не только у актрис, но и у пиарщиков, кураторов, продюсеров, администраторов площадки. Стендап может быть разным, и все мы еще помним то время, когда он мог быть и политическим. Но сегодня ему в удел, пожалуй, осталось только личное. В таком случае личное заострено до таких пределов, что отделяется от носителя, остраняется и становится поводом для смеха. И тут не место застенчивости, стендап — территория внутренней свободы, больше того — бесстыдной отвязности, природа юмора не знает преград.

В «Трех микрофонах», где десять из одиннадцати участников были женщинами, были шутки про секс (почему бы не на подоконнике? но вначале нужно было убрать с него рассаду), месячные («как конституция — нерегулярные»), отношения с бабушкой и отцом, отношения с «бывшими» и нынешними («рост моего парня — два метра, но он распределен… неравномерно»), тело и его несовершенство, национальность, материнство. Как и в одноименном фильме комика Нила Бреннана на сцене было три микрофона: для ванлайнов (лаконичных шуток), для традиционного стендапа и для откровенных историй (разница между рассказанным у второго и третьего микрофонов, честно говоря, не у всех участниц была очевидной).

Вечер стендапа «Три микрофона».
Фото — Рамиль Фасхутдинов.

Пожалуй, битву за зрительский смех выиграли те, что пошли ва-банк и, отбросив ложный стыд, отнеслись к себе как к неким персонажам, защищенным маской утрированной откровенности. А поскольку у каждой из участниц было как минимум три долгих выхода, волей-неволей лирические героини — остраненные личности стендаперш — оказались вполне проявленными. Это «bad girl» Ай Ахметовой с космическим уровнем смелости шуток про отношения и про татарскость, это «женщина трудной судьбы» Елены Калагановой со способностью видеть себя со стороны даже на операционном столе (несовпадение ситуации и отношения к ней или ожидания и реальности — верный источник комического), это трепетный и одинокий эльф Анжелики Фатхуллиной, беспощадный к своему одиночеству, это наивная и бесстрашная авантюристка, продолжательница славного дела Бриджит Джонс Зои Рутер, что по любопытству влипает в странные истории, это отчаянная домохозяйка Марьяны Куртяковой, что относится к своей жизни как к сериалу. Смотришь на этих прекрасных отважных женщин и думаешь про себя, конечно. А еще о том, как прав был Арто, призывая на помощь реальности «уничтожающий юмор». У него — капслоком. Так и запомним.