«Добыть Тарковского». П. Селуков.
Пространство «Внутри».
Режиссер Денис Парамонов.

Лаборатория АРТХАБ в МХТ им. А. П. Чехова — как одуванчик, ее эскизы разлетаются пушинками и прорастают порой совсем на других площадках. Меньше года назад начинающий режиссер Денис Парамонов, ученик Олега Кудряшова и актер МХТ, выпустил эскиз «Добыть Тарковского», а сегодня это уже спектакль в репертуаре независимого театра Пространство «Внутри», созданного Олегом Карлсоном.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Спектакль сделан по рассказам пермяка Павла Селукова — сборник был опубликован в 2019 году, сейчас автор работает над первым своим романом. «Неинтеллигентные рассказы», как обозначил их автор, из личного опыта юности, натурные зарисовки жизни Пролетарки — промышленного, гопницкого, алкашного района на самой окраине Перми.

«Добыть Тарковского» — один из шести рассказов, составивших полуторачасовой спектакль. Еще туда вошли рассказы «И биться сердце перестало», «Тристана и Ланселот», «Кентавр и грудь Светланы Аркадьевны», «Почти влюбился», «Ящик асептолина». Шесть молодых мхатовцев — четыре актера и две актрисы — разыгрывают их как сиюминутные исповеди, внезапные воспоминания и нечаянную откровенность, которая случается с незнакомым попутчиком. Их одежда условно намекает на среду и время — цветные лоскуты условно-адидасовских олимпиек как униформа обитателей убогих районов. Маленькая сцена с рядами деревянных кресел с хлопающими сидениями превращена в убогий кинозал или видеосалон эпохи задолго до долби сорраунд. На задней стенке — черно-белая видеопроекция кадров из лент Тарковского.

К. Котрелев, В. Сухорукова.
Фото — архив театра.

Безымянный герой Кузьмы Котрелева открывает спектакль — этот юнец вылупляется из темной скорлупы своего невежества, на которое, казалось, обречен местом и временем рождения. Но каким-то чудом в нем вдруг возникает отчаянное желание поумнеть, и он пытает зрителей: что почитать? у кого книжка есть? что посмотреть? Рассказывает, что, услышав от друга «Весь Тарковский», выяснил у преподавателя, что их, Тарковских, оказывается, было двое. Потрясение и восторг при этом известии Котрелев играет как человек, на глазах которого плоский мир вдруг пошел фракталами в глубину.

В начале спектакля в черно-белой немой «Ностальгии» на заднике Янковский несет свою свечу, а в конце эпизода герой Котрелева достает зажигалку и повторяет классический проход: этот простодушный оммаж молодых создателей спектакля классику и создает тот мостик доверия между залом и сценой, который необходим для выбранных режиссером интонации и приема.

Большой, радужно переливающийся диск — огромную копию CD-ROM — герой прикрепляет на задник, и это серебристо-радужное солнце в сумраке кинозала и мерцающих отсветах полулегальных видеокопий на лицах героев в подвальных салонах — знак той свободы в начале нашей эры, в которой каждый выбрал свое.

В спектакле есть зазор между простотой, незамысловатостью языка, разговорностью интонаций, которая как бы доказывает подлинность этих историй, и ирреальностью, невсамделишностью сюжетных поворотов; и из этого зазора дует некоторый сквознячок. Небывальщина — очень подходящая характеристика эпохи, чей портрет авторы спектакля пытаются набросать следом за писателем. Нулевые, почти не отличимые от девяностых при удалении от столицы — еще мало отрефлексированная искусством эпоха.

Вот провинциальная парочка — простонародней некуда: некий Андрей-Олег и его жена Софочка. Он, пролетарий без образования, неожиданно становится кинозвездой, снявшись в боевике, и столичная богема его засасывает, отрывая от малой родины и семьи. Дмитрий Сумин, насупившись и словно сделав ниже лоб, принимает на пробах позы одна другой брутальней. Он видит себя сначала героем этих дешевых боевиков, даже беседует мысленно с неким сенсеем. А потом всерьез задумывается, что он теперь птица высокого полета и прежняя жена ему не по статусу, особенно если красивая и смелая партнерша по съемкам (Влада Сухорукова) так откровенно предлагает подготовить эротические сцены. Это совсем другое кино, чем у Тарковского: оно не открывает герою ничего о мире и о себе, оно заставляет придумать ложного себя и подменить реальность, включиться в гонку за успехом и статусом. Трогательная Софочка в белом пушистом свитере у Марии Сокольской — умнее и тоньше мужа, она не просто безропотно отдает его столице, а даже убеждает, что его место теперь рядом с кинозвездой.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

А вот одинокий герой — Ланцелот: Александр Поршин в темном плаще рассказывает про детскую игру своего персонажа в рыцаря и о трагическом случае, когда шаровая молния убила его маленькую подружку по игре, а он не спас ее — испугался и не успел закрыть собой. Он мало двигается — не только потому, что надо передать тот детский столбняк ужаса, но и потому, что всю последующую жизнь его герой ждет нового явления молнии, чтобы сразиться с ней на этот раз, и поэтому позой, интонацией, взглядом передает это сжатое напряжение ожидания.

Здесь все играют по несколько ролей, в остальное время исчезая-появляясь на сцене эпизодически: реплику подать, массовкой поддержать повествование главного героя в новом эпизоде. Эта легкость смены масок, рассказовость, баечность вместе с камерностью сцены придают спектаклю импровизационный дух посиделок, историй, рассказанных словно в игре в фанты. Такое решение задает готовность зрителя к смеху и веселью, ожидание реприз — но их немного, и содержание историй каждый раз обескураживает. Разлуки, смерти, одиночество — казалось бы, где тут место юмору. Но он оказывается в самом языке Селукова, в легкости и иронии сценической подачи, в типажной узнаваемости — при легкой шаржевости — действующих лиц.

Антон Лобан — записной красавец младшего мхатовского поколения — здесь неузнаваем и обнаруживает талант характерного актера. Кентавр — прозвище недотепы-бобыля без возраста, неловкого и смешного в глухо застегнутой клетчатой рубахе и серой жилетке. История о том, как Кентавр всю жизнь строил убежище, одинокую крепость в квартирке, выданной заводом, как беседовал там с постером Умы Турман, потому что больше не с кем, и как разгромил и разнес свое гнездо, когда директриса завода пригрозила квартиру отобрать, казалось, мало располагает к веселью. Но этот герой вышел у Лобана почти сельским дурачком, таким беззащитно-обаятельным в своей моральной дремучести, что зал то и дело хохочет. Их дуэт с Марией Сокольской, неузнаваемо преобразившейся во вздорную властную начальницу, оборачивается, словно неожиданно для героев, встречей не подчиненного и самодурши, а мужчины и женщины, и оба ошеломлены этим.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Кузьма Котрелев и Влада Сухорукова в новом эпизоде играют двоих, познакомившихся случайно в далекой неведомой Чердыни. Это история о том, как герой сочиняет себе образ для подражания и заигрывается до смерти — но не своей, а чужой. Он заворожен двумя актерами прошлого — Фредом Астером и Джеймсом Дином, ликами жизни и смерти, которые для него воплощает каждый соответственно. Котрелев берет на себя смелость станцевать чечетку, но тут его герой понимает, что косплеить Дина проще — натягивает косуху и рассказывает о путешествии куда-то за горизонт. Там, в волшебной Чердыни, он встречает красавицу Алену. Актеры присаживаются на соседние ручки кресел, не прикасаются друг к другу, в каждой мизансцене сохраняют дистанцию. Они мало взаимодействуют пластически и физически, так сильнее подчеркнуто напряжение в тексте. Рассказ о дерзком похищении новой знакомой и ее мгновенной потере, о слетевшей или спрыгнувшей с сидения мотоцикла девушке действует так сильно потому, что сыгран с лаконизмом всех средств выразительности, кроме словесных и интонационных.

Д. Сумин, М. Сокольская.
Фото — архив театра.

Последний эпизод сочинен к премьере на этой площадке, его не было в эскизе. Мира Диваева написала музыку на текст Селукова «Ящик асептолина». Рассказ о краже из аптеки богатой добычи — целого ящика спиртосодержащего средства, бегства с ним по городу в сопровождении разлетающихся слухов и присоединяющихся жаждущих, финального падения на бегу на льду и разбития добычи вдребезги исполнен хором а капелла. Это красивое, как церковное пение, иногда расходящееся на многоголосье, исполнение становится гимном любви к людям. Все эти с нежностью перечисляемые поименно алкаши и их шмары, воры и попрошайки, бомжи и хулиганы близки автору, это его соседи и знакомые, герои его рассказов — после катастрофы с падением они приглашены к писателю в дом, где он всех угощает с первого гонорара. Это чудо утешения и тепла для самых отчаявшихся, ничего не заслуживших, никем не любимых и никогда не одаренных. Автор сам входит в круг своих героев, их приглашает в дом и текст, сочувствуя им и уважая их, преломляя с ними хлеб и разливая водку, делая их потомками всех бедных людей русской литературы — от Достоевского до Ерофеева и Шукшина. Это праздник, который случился там, где, казалось, невозможен — и потому он вызывает такие счастливые аплодисменты зрителей.