С 17 по 30 июня в Южно-Сахалинске проходил V Фестиваль театров Дальнего Востока, в этом году переехавший сюда из Хабаровска. Афиша фестиваля состояла из шестнадцати спектаклей и четырех эскизов режиссерской лаборатории. Энергичная, деловая и улыбчивая команда Сахалинского международного театрального центра им. А. П. Чехова одолела двухнедельный фестивальный марафон без единой накладки и словно играючи.

Сцена из спектакля «Квартирник. Бродский».
Фото — архив театра.

Офф-программу и сам фестиваль открыл поставленный Мариной Брусникиной спектакль-концерт «Рождение человека», где горьковские рассказы в сопровождении Камерного состава Симфонического оркестра Северо-Запада России п/у Александры Чопик читали Евгений Миронов и Александра Урсуляк. Абхазский Русский театр им. Ф. Искандера представил свои трогательные женские истории «Софичка» и «Енджи-ханум, обойденная счастьем», а петербургский «Приют комедианта» — беспримесно солнечный мюзикл Алексея Франдетти «Мистер Смит». Благодаря коллаборации с проектом «Большие гастроли» в рамках фестиваля также были показаны две дипломные работы четверокурсников Школы-студии МХАТ, выпускников мастерской Виктора Рыжакова — забавный детский «Секрет Би-дуби-бу» и платоновский «Рассказ о многих интересных вещах». Новосибирский «Старый дом» привез спектакль Андрея Прикотенко «Петерс». Две образовательные фестивальные программы предназначались для артистов и сотрудников свето- и звукотехнических цехов. Третья, «PRоба пера» — для тех, кто о театре пишет и говорит. Они-то и выпускали фестивальную интернет-газету «Критика театрального разума».

Но главными событиями фестиваля, разумеется, стали показы девяти очень разных конкурсных дальневосточных спектаклей.

Главным достоинством постановки «Пир» Динислама Тууйаса в Инклюзивном театре «Алгыс» (Якутск, Республика Саха (Якутия)) была, конечно же, сама работа с очень особенными его артистами, явно получавшими удовольствие от сложного для них выполнения сценических задач и от зрительских аплодисментов.

Сцена из спектакля «Квартирник. Бродский».
Фото — архив театра.

Приморский краевой драматический театр молодежи из Владивостока отважно попытался освоить большую поэзию в камерном действе «Квартирник. Бродский». Увы, как выяснилось после спектакля, проблем со сценической речью не было только у его режиссера Антона Шефатова, а в самодельных гитарных аранжировках артистов тексты Бродского утонули.

Государственный академический русский драматический театр им. А. С. Пушкина (Якутск, Республика Саха (Якутия)) забористо воспроизвел на сцене пьесу дореволюционного кассового драматурга Виктора Крылова «Сорванец», когда-то сыгранную любителями из Якутска, тем положившими начало истории этого коллектива. На зеленой сценической лужайке лихо музицировал целый джаз-банд с солисткой в мини и полуметровом кокошнике. Сомнительными шутками сыпал извивающийся конферансье, по четкой фронтальной линии передвигались водевильные крыловские персонажи в почти исторических костюмах. Но когда задавленный маменькой герой наконец решил жениться на той, на которой и хотел жениться, он сорвал с себя рубашку и впал у микрофонной стойки в неистовство чуть ли не мужского стриптиза. Режиссер Ирина Алферова поставила к 130-летнему юбилею этого театра чистый образец бессмысленного и беспощадного кассового спектакля с купающимися в каботинских порывах артистами.

Сцена из спектакля «Три сестры. Отрывки. Отражение».
Фото — архив театра.

Юный выпускник Института театрального искусства им. И. Д. Кобзона (курс Дмитрия Бозина) Александр Карпушин сочинил для знаменитого Хабаровского театра юного зрителя сценическую рефлексию «Три сестры. Отрывки. Отражение». Он придумал сюжет о том, как невостребованная провинциальная актриса в свой день рождения наконец получает роль Ольги, для которой явно стара. Накрывая праздничный стол в тесно заставленной советской мебелью комнате, она тоскует об умершем отце, о двух своих неблизких сестрах, о брате, с которым все втроем в ссоре, о далеком и явно недолюбленном ею в детстве сыне. Одновременно в своем воображении она мысленно примеривается к роли, и в похожем на лоджию застекленном боксе-заднике как бы материализуются из ее головы и разыгрывают отдельные фрагменты чеховской пьесы три молодые актрисы и два артиста в образах Андрея Прозорова и барона Тузенбаха. Обрывки чеховской пьесы у Карпушина погрубели и набрякли тяжелым эротизмом, персонажи за стеклом кричали, стонали, катались по полу. Где-то в середине действия сверху ковром упали разноцветные воздушные шарики. Стало красиво. Героиня помирилась с сыном и сестрами, в гости явились коллеги, исполнители застекольных ролей, все сели за накрытый стол. Стало весело. Татьяна Малкова достоверно отыграла актуализованный дубликат чеховской фабулы, но это удвоение не родило ни новых идей, ни новой глубины.

Сцена из спектакля «Леди Макбет Мценского уезда».
Фото — архив театра.

Юрий Квятковский в Камчатском театре драмы и комедии (Петропавловск-Камчатский) поставил инсценированную Ярославой Пулинович лесковскую «Леди Макбет Мценского уезда» как «историю страсти». Страсти он буквально утроил, выпустив на сцену трех Катерин и трех Сергеев. Трижды трансформировалась у художника Алексея Лобанова квадратная конструкция-коробка посередине сцены. Сначала — это кукольный домик с веселыми бело-зелеными полосатыми обоями кудрявой глуповатой Катерины, ее вредного свекра и импотента-мужа. Потом — тюремное узилище, набитое переплетенными в оргиастическом босховском месиве телами заключенных. Потом, соответственно, ветхая баржа. Внутри одного спектакля за час сорок поместилось тоже три совсем разных. Первый — забавно-иронический, второй — условно изуверский, а вот третий — да, трагический, когда последний Сергей отдает последнюю Катерину на поругание зэкам. Актриса садится у самой рампы, а позади, один за другим выныривая из дыр в оркестровой яме, хватают, гримасничают и ерничают поочередно насилующие ее героиню корявые мужички. Спектакль сделан талантливыми людьми, но смысл его темен, поскольку постоянно дробится в нон-стоп дележке/умножении на три.

Сцена из спектакля «Дама с собачкой».
Фото — архив театра.

Жанр чеховской «Дамы с собачкой» в Магаданском государственном музыкальном и драматическом театре определен режиссером Муратом Абулкатиновым как «семейная агония». На оливковых тонов стене сценографа Софьи Шныревой с четырьмя пронумерованными дверями и светильниками между ними проступил титр «Гостиница „Славянский базар“». Вышел невысокий человек в белой кофте, остановился у третьей двери, занес руку, чтобы постучать, — и опустил, горестно сел на корточки рядом. Потом встал, снял ботинок, поднял его над головой, перевернул, и оттуда посыпалась струя светлого песка — появился титр «Гостиница в Ялте». Выбежала девушка в красном берете с длинными рыжими волосами, наткнулась на человека в белой кофте. Так возник первый флешбэк Гурова, он потянул за собой все остальные, в их чередовании и сложился пульсирующий ритм спектакля. Открывая туманную пропасть, поочередно или разом распахивались двери, за каждой — по женщине. Кроме рыжеволосой юной Анны Сергеевны в воображении Гурова, где и происходило действие спектакля, из тумана соткались еще две нелепые его прежние любовницы да гарпия-жена — трио, персонифицирующее эту самую «осетрину с душком». Абулкатинов поставил камерный, но удивительно умный и режиссерски изобретательный спектакль о подлинной любви, которую необходимо скрыть от хищного социума, иначе ее непременно опошлят и растерзают. А еще он придумал эпилог, когда по просцениуму с белым шпицем на поводке навстречу такой же судьбе побежала девочка Варвара Зубенко, сыгравшая тут льнущую к отцу дочь Гурова.

Сцена из спектакля «Якут, превратившийся в злого духа».
Фото — архив театра.

В дыму и полыхании перекрестных световых столбов, в бликах ползающих по планшету разноцветных кругов и орнаментов, в почти стробоскопических залповых прострелах холодными лучами сверху пустой сцены, в разгуле этой устроенной художником по свету Константином Михайловым вакханалии молодые артисты Нюрбинского государственного передвижного драматического театра (Нюрба, Республика Саха (Якутия)) сыграли «драму» «Якут, превратившийся в злого духа». Режиссер Юрий Макаров, инсценировавший несколько рассказов репрессированного классика Платона Ойунского, трансформировал эти тексты в почти пластическое действо с минимумом слов. Агрессия света и оглушительной музыки ошарашивала, на контрасте лихие артисты, забавно работающие по законам представления в стилистике наивного театра, чаще смешили. Тут якутский парень оказался в мире нежити, поменял хомус на электрогитару, высек из камня ожившую и тут же попросившую сигарету Венеру Милосскую, а в финале и вовсе превратился в черного страшного киборга. Улыбчивый рассказчик все размышлял, почему добрый и хороший якут озлился и заврался. Красавица-ведьма говорила о якутском фениксе, время от времени сжигающем себя безо всяких на то причин, и огорчалась, почему мы все время наступаем на одни и те же грабли. С театральных небес вдруг спускались великое Дерево жизни, потом огромный крест, за ним — шаманский бубен. Так Макаров выстраивал глобальную картину накренившегося в кризисе мира.

Сцена из спектакля «Долгин».
Фото — архив театра.

В спектакле «Долгин» Государственного Бурятского академического театра драмы им. Х. Намсараева (Улан-Удэ, Республика Бурятия) режиссер Сойжин Жамбалова использовала роман Тодда Штрассера «Волна» о полувековой давности эксперименте американского школьного учителя, превратившего своих учеников в гитлерюгенд, чтобы наглядно показать им, как возникает фашизм. Темная стена с воротами в глубине, пустой планшет сцены, размечаемый световыми пятнами. Мгновенные перемены мизансцен, когда артисты выкатывают столы, выносят/уносят стулья. Видео фокусируется на воротах, а порой как бы бликами проползает по всей сцене. Режиссер и художник Натали-Кейт Пангилинан стилизовали спектакль под южно-корейскую дораму с ее приверженностью к четкости и красоте кадра. Дахалэ Жамбалов написал отличную музыку с тревожным лейтмотивом, пронизывающим действие. С поразительной четкостью и внятностью весь немаленький актерский ансамбль продемонстрировал, как, пошагово принимая фашистскую идеологию — один вождь, единые мысли, тотальная дисциплина, всеобщее подчинение, упоение самодовольством, уничтожение инакомыслящих, — девочки в клетчатых юбочках и белых гольфах и веселые мальчики в кедах неотвратимо превращаются в темную бесчеловечную массу.

Сцена из спектакля «Записки сумасшедшего».
Фото — архив театра.

Самым значительным художественным событием фестиваля несомненно стал спектакль Сахалинского международного театрального центра им. А. П. Чехова «Записки сумасшедшего» в постановке Романа Кочержевского. Сцена маленького Черного зала на протяжении всего действия становилась то тесной, то огромной, она бесконечно трансформировалась, превращаясь из поприщенского домашнего угла в контору, улицу или сумасшедший дом, да еще во много чего. Художник Сергей Илларионов придумал систему двусторонних подвижных блоков-боксов, с одной стороны выкрашенных в мерзкие бело-зеленые цвета облупившихся советских интерьеров, а с другой — уставленных на полках офисными папками или многочисленными житейскими финтифлюшками. Где-то совсем наверху порой вспыхивали светлой полосой квадратные окошки, наверное, выходящие из этого адского логова на свет божий. А логово это адское корчилось в грандиозных метаморфозах другого света, устроенных Константином Бинкиным, получившим за это как раз в дни дальневосточного фестиваля свою «Золотую Маску», одну из пяти — столько номинаций собрал этот спектакль. Ведь Кочержевский выстроил действие таким образом, что сначала не ничтожный советский клерк Поприщин в очочках и плащике сходил с ума — нет, в неподконтрольное ему бешенство впадал окружающий его мир, прорастая видениями и голосами.

К. Вогачев (Поприщин), С. Сергеев (Теплов). Сцена из спектакля «Записки сумасшедшего».
Фото — архив театра.

Анастасия Жаромская и Сергей Сергеев, абсолютно отстраненно сыгравшие по четыре роли, создавали ощущение густонаселенности спектакля и как бы смазанной смены эпох. И вот, оказавшись уже в современности, дотоле кроткий и жалкий у Константина Вогачева Поприщин, вообразив себя королем Испании, зверел, намазывал себе на лицо черной краской низкую линию волос на лбу, усы и эспаньолку. Глаза загорались ненавистью, впервые сумасшествие проступало у него изнутри, и очень страшно, мощно Вогачев играл вдруг силу и обаяние полоумного диктатора, жестоко усмиренного, впрочем, в сумасшедшем доме.

Завершился фестиваль показами работ режиссерской лаборатории. Замечательный эскиз «Наши» по довлатовской прозе представил Игорь Лебедев; очень круто придумал своего антимилитаристского бюхнеровского «Войцека» Александр Золотовицкий; в немыслимой красоте и надрыве утопил Александр Карпушин мелодраму Ольги Никифоровой «Тетя Мотя», а Алексей Мартынов почему-то снова, второй раз после АРТХАБа, отэскизил манерную пьесу Дмитрия Ретиха «Площадь защитников неба».