«Мелкий бес». Ф. Сологуб.
Красноярский театр кукол.
Автор инсценировки и режиссер Александр Янушкевич, художник Татьяна Нерсисян.
…Федор Сологуб — неприятный писатель. Ядовитый. «А хочешь, я тебя душить буду?» — сладострастным шепотом говорит любительница «ласкаться» Людмила (Галина Паршина играет ее в живом плане) кукле, изображающей гимназиста Сашу Пыльникова, чья двойственная гендерная природа (вроде бы мальчик, а вдруг все-таки девочка?) будоражит воображение обывателей того провинциального русского города, где разворачиваются события «Мелкого беса». Облик этой куклы (водит ее Николай Редькин) тоже двойственный: на первый взгляд, чистый розовощекий ангел, но если приглядеться — чистый мелкий бес с ядовито-порочной улыбкой на юных устах.
И ведь все так у этого Сологуба. Если эротика (о любви не говорим), то обязательно в комплекте с насилием, инцестом, педофилией или еще каким безобразием. Если вера, то рядом с дремучим суеверием и язычеством, ханжеством и, в сущности, полным безверием. А разговоры о высоком и должном всегда оборачиваются фальшью и демагогией и никак не связаны с реальной жизнью и реальной системой ценностей (есть ли она?) тех персонажей, что их ведут. «Мелкий бес» — пограничное произведение (между Золотым и Серебряным веками русской литературы), несомненно, конфликтующее с традициями Гоголя, Толстого, Чехова, явно и тайно полемизирующее с ними. Роман без положительного героя (даже смех или взгляд автора здесь не являются таковыми, они тоже вполне ядовиты), без надежды, без веры в человека и просто без веры, без любви, но с эротикой сладострастного садизма.
После Сологуба (а «Мелкий бес» вышел в свет в знаковом для России 1905 году первой русской революции) подобного было немало, но все последующие экзерсисы литературного модернизма не перевесили того шокового впечатления, что производил и до сих пор производит роман. Особенно звучащий со сцены. Я помню (писал об этом на страницах ПТЖ), как лет двенадцать назад Русская драма из Уфы играла на «Реальном театре» в Екатеринбурге свой спектакль «Тварь» (это инсценировка «Мелкого беса», написанная Валерием Семеновским) в режиссуре Олега Рыбкина. Так вот, «ударные» реплики и сцены из Сологуба довели одного из зрителей до состояния настоящей истерики, из человека, что называется, бесы начали выходить, и его пришлось буквально на руках выносить из зала.
И вот вопрос: а зачем это ставить? Быть может, пусть остается на страницах книги как некая «аномалия Сологуба», не представляющая актуального интереса? На мой взгляд, все совершенно иначе. Режиссер Александр Янушкевич, за последнюю пару лет ставший одним из главных творцов постсоветского театра кукол, взялся за Федора Сологуба по той же причине, что и Олег Рыбкин (чья Красноярская драма располагается на том же проспекте Мира) за почти всего Леонида Андреева. Главное чувство, главное состояние, разлитое в атмосфере сочинений и Сологуба, и Андреева, в мягком варианте уместно определить словом «неблагополучие», а в более резком и точном — «беда». Так жить нельзя всем: и богатым, и бедным, и старым, и молодым, и вершителям судеб людских в столицах, и обывателям в провинциальном захолустье. Тот случай, когда, если цитировать не к ночи будь помянутого политика, и низы не хотят, и верхи не могут. И ожидания страшны, и будущее непредсказуемо. И все это случай не только столетней давности, но и нашего времени. Абсолютно.
Может быть, историки театра кукол меня уточнят и поправят, но я не слышал о других постановках «Мелкого беса» на кукольной сцене, красноярцы здесь, наверное, первопроходцы. В театре кукол, как в никаком другом, важна роль художника, и, должен признать, именно сделанное Татьяной Нерсисян представляется самой значительной составляющей спектакля. Ее вещный мир, куклы, пространство, костюмы, весь визуальный ряд конгениальны именно сологубовской прозе. Персонажи Федора Кузьмича ведь не вполне люди, и в том, как их решает художница, очень много от мира животных, насекомых, растений, а также всяческой нечисти, демонов мусорной стихии, превращающих в глобальную и буквальную помойку маленький городок с симпатичными луковками церквей, появляющийся на планшете в начале спектакля. В финале — гора мусора.
Куклы разнообразнейшие. Кукла как кукла, кукла-костюм, обыгрывающая характер и ситуацию, кукла-маска (надевая ее, Анастасия Краснова превращает свою Ершиху в настоящего монстра, танцующего страшный танец), множество других. Кукла Варвары (Ольга Гаврилова) напоминает черную галку, кукла Прокурора (Даниил Комаров) — симбиоз червяка и, пожалуй… Гитлера, Директор гимназии (Николай Редькин) — огромная голова, некая гипербола власти и возмездия из ночных кошмаров главного героя — Ардальона Борисовича Передонова. Пора, наконец, сказать о нем и об играющем его Борисе Смелянце — актере редкой остроты и экспрессии. Смелянец очень хорош и органичен и в живом плане, но когда он располагается внутри куклы (а она буквально надевается на тело актера), получается особо выразительный двухголовый монстр. Или бес. Причем, две головы этого Передонова живут (а точнее сказать, играют) по разным законам. По разным системам. Кукольная — по достаточно условной системе Станиславского. Живая, отстраненно (остраненно) наблюдающая за этой жизнью мелко-бесовского духа, оценивающая ее, существует, скорее, по брехтовской методе. Этот «живой» Передонов не становится положительным героем, он тоже бес, но не мелкий, а, пожалуй, целый Мефистофель, всезнающий, усталый, ироничный. И взгляд его очень важен для такой истории.
Кукольного плана в спектакле, однако, все же меньше, чем живого, и это досадно, актеры без кукол несколько однообразны и монотонны (интонационно прежде всего). И еще в какой-то момент возникает ощущение, что в спектакле слишком много текста, необходимость озвучить его отнимает творческую энергию, которую театр кукол мог бы более изобретательно использовать, сообразуясь со своей уникальной природой, играя дух сологубовской прозы. Не словами, а атмосферой и визуальными образами (что и происходит в лучших сценах спектакля). Понятно стремление автора инсценировки Александра Янушкевича «уважить» Федора Сологуба, но ведь ничего хорошего из этого не получается: пьеса поначалу чересчур подробно следует за романом, а потом начинает нестись «галопом по европам», минуя принципиально значимые сцены и персонажей. Выпала недотыкомка, передоновский фантом, очень важный для образного мира «Мелкого беса». Почти ничего не осталось от сцены провинциального маскарада (а сколько возможностей она дает именно для театра кукол). Многословное действие теряет внятность и динамизм, история рассыпается, хотя, к счастью, лишь отчасти.
Впрочем, я видел всего лишь второй премьерный спектакль. Он должен наиграться, его колоритные герои (и кукольные в том числе) — обрести необходимые свободу и органику. Уверен, что это произойдет в будущем сезоне, который, кстати, у Красноярского театра кукол будет юбилейным, восьмидесятым.
Комментарии (0)