«Маузер». Х. Мюллер.
«Сцена-Молот» Театра-Театра (Пермь).
Режиссер Дмитрий Мульков, художник Анна Красоткина.

Цитата Хайнера Мюллера, использованная в эпиграфе, взята из примечаний автора к пьесе «Маузер». Капельдинеры раздавали зрителям открытки с этой фразой после спектакля Дмитрия Мулькова в пермской «Сцене-Молот». Пермский «Маузер» — попытка отрефлексировать коллективное бессознательное, приводящее к безмолвному и глупому согласию. Если угодно — антиутопия, герой которой перестает быть бездушным винтиком системы, отвечая репрессивной машине категоричным «нет» и погибая свободным человеком.

Сцена из спектакля.
Фото — Никита Чунтомов.

Пьесу «Маузер» 1970 года Мюллер писал по мотивам шолоховских «Тихого Дона» и «Поднятой целины» и бабелевской «Конармии»: действие разворачивается во времена революции 1917 года, по сюжету Революция (Хор) приговаривает к смертной казни Человека (А и Б), отказавшегося убивать ее врагов. По форме пьеса — диалог Хора с Первым и Вторым актерами, по фабуле линии А и Б идут в обратном порядке, пересекаясь друг с другом. Пьеса написана белым тоническим стихом с рефренами, и по задумке автора текст должны читать зрители, не зная ответных реплик: Мюллер видел «Маузер» коллективным ритуальным действом.

Режиссер Мульков поставил «музыкально-драматический спектакль по одноименной пьесе Хайнера Мюллера», доведя ритмизованность пьесы до ее логического предела. Композитор Андрей Платонов сочинил мюллеровский «гул сражения»: объемный тревожный эмбиент и скрежещущий трескучий индастриал, на которые наслаиваются вопли сирены и лязг железа. Четыре хориста неживыми машинными голосами повторяют из раза в раз: «Ты дрался на фронтах Гражданской / Враг не нашел у тебя слабого места / Мы не знали за тобой слабостей / Теперь ты сам слабое место / Уязвимое для врага». Человек А и Человек Б при этом нарушают ритмику партитуры, произнося свои реплики прозаически, интонируя и делая паузы. Сосуществование этих разноречивых звуков порождает таинственное ощущение пребывания на коллективном ритуальном действии. Если ритуалом называть нескончаемый судебный процесс, замкнутый сам на себе: после убийства первого обвиняемого будет убит его обвинитель, и так до тех пор, пока революция не победит (а победит ли?).

Сцена из спектакля.
Фото — Никита Чунтомов.

«Стена перед тобой — последняя твоя стена»: центральным сценографическим решением спектакля становятся два металлических проржавевших листа, парящих в воздухе. Эта импровизированная стена будет одновременно и расстрельной, и музыкальной. «Звучащая» декорация — метроном смертей врагов Революции, точными ударами по металлу задающий темп спектакля. Перед ней — небольшой черный подиум, на котором практически все действие проведут синхронно двигающиеся роботизированные хористы в коллективном теле Революции. На авансцене, едва подсвеченные теплыми ржавыми лучами (художник по свету Евгений Козин), встанут четыре черных креста — изолированное бескомпромиссное пространство от стены до могилы.

Хористы (Александр Аверин, Никита Курицын, Михаил Меркушев, Петр Попович) — четыре молодых чекиста в черных кожаных плащах и беретах, скрывающих глаза. С ними выходит хоревт Б (Олег Выходов), давая смерть врагу Революции А (Анатолий Смоляков): тот в черных одеждах стоит на коленях, убрав руки за спину. Спустя время на коленях стоит Б, пока А в коричневом кожаном плаще раздает ему смерть — как врагу Революции. Наглядно показанная репрессивная машина катится дальше — и вот на коленях снова А…

Спектакль сделан таким образом, что мизансценически в нем не меняется почти ничего: это синхронные отточенные движения чекистов и множественные повторения одного куска пьесы. Изменения происходят в А, размеренные размышления которого идут вразрез с нарастающим темпом однообразных смертей. Мульков наделяет А субъектностью актера, нарушая таким образом мюллеровскую ритмику и на уровне композиции показывая его внутренний слом. Анатолий Смоляков существует в этой законсервированной в крови несогласных структуре психологически — это подробная актерская игра, прозрачный путь от точки «смерть врагам Революции» к точке «я человек». Разогнавшись поначалу в своем всесилии, которым наделила его Революция, он задорно раздавал смерть ее врагам, но в какой-то момент репрессивная машина помчалась так быстро, что А стал не успевать за неизменным текстом хористов, задыхаясь и жестикулируя — человеческая усталость продиктована сомнением встать между А и курком его револьвера. Человеческая усталость умирать и убивать за Революцию, у которой не будет конца.

Сцена из спектакля.
Фото — Никита Чунтомов.

В спектакле, конечно, не было маузера — сам А «в одну ночь перестал быть мужчиной и превратился в револьвер». Поскольку весь спектакль — ретроспективный пересказ преступления А, персонаж Смолякова не являет это сращение с револьвером, но прорабатывает его: он внезапно обнаруживает себя частью репрессивной системы, частью большого зла, и отказывается ею быть.

Переломный момент для этого перехода в спектакле Мулькова по-плакатному изощрен: чекисты играют смычками на трупах (для этого Дмитрий Мульков сделал музыкальные инструменты из окровавленных и обезглавленных туловищ манекенов), производя музыку смерти. Тревожный нарастающий гул, каким-то странным образом становящийся мелодией и прерывающийся воплями сирены, уходящий во внутриутробный пульсирующий стук, растворяющийся в тишине…

Повторы и усиления создают сильное напряжение, невозможный саспенс, навязчивое ожидания конца, пока персонаж Анатолия Смолякова совершает над собой усилие — превращаясь в героя антиутопии, может говорить «нет» системе. Человеческое несогласие с происходящим растет пропорционально усталости от бесконечности повторений — приходится вместе со Смоляковым совершать этот тяжелый путь очеловечивания.

В конце спектакля — после расстрела А — чекисты примагничивают к крестам безымянные пустые таблички «Последнего адреса» — репрессивная машина закатала в бетон каждого. Это, с одной стороны, предостережение — недаром эти же таблички сейчас срывают с домов… И надежда — с другой. Потому что любая революция все же конечна — чтобы нечто пришло, нечто должно уйти…

Сцена из спектакля.
Фото — Никита Чунтомов.

Мюллер писал, что постановщик «Маузера» должен ориентироваться на политическую обстановку. И Мульков, посмотрев на наш плакатный век, сочинил спектакль-лозунг, после которого хочется повторять, как мантру:

Я человек
Я отказываюсь
Я не принимаю
Моя жизнь принадлежит мне