«Наше сокровище».
Театр «Дочери Сосо» в пространстве «Внутри».
Режиссер Женя Беркович, сценография Жени Ржезниковой.

Пространство «Внутри», созданное архитектором Олегом Карлсоном на задворках бывшего Гоголь-Центра, не зря сравнивают с Ноевым ковчегом. Это одна из последних независимых площадок Москвы, где находят приют все изгнанные из государственных театров, потерпевшие кораблекрушение, запрещенные, неудобные и без определенного места прописки, и в конечном итоге — самые интересные и талантливые. Эта библейская ассоциация стала еще явственней на последней премьере Жени Беркович и ее «Дочерей Сосо» — рождественском, почти вертепном по сути своей спектакле «Наше сокровище».

Сцена из спектакля.
Фото — Александр Андриевич.

В стороне от ярко украшенных улиц, праздничных ярмарок, концертов и прочего неуместного сегодня jingle bells, в тесном подвальчике за Курским вокзалом этот спектакль звучит как тайное послание, как катакомбная служба времен раннего христианства, где собрался узкий круг посвященных, чтобы вместе плакать и смеяться, переживать общую боль и робко верить в чудо и спасение.

В прошлом году, еще до 24 февраля, Женя Беркович опубликовала в соцсетях свое рождественское стихотворение «Ой плакала, Мария, ой плакала…», где словно угадала все, что случится после.

А он ведь живым рождается, не игрушечным,
Что наш Исенька, что чужой Кайсын.
Каждый, кого вы сделали мясом пушечным,
Был когда-то маленький, мягкий сын.

Кажется, из этого стихотворения и вырос год спустя новый авторский спектакль Беркович и ее четырех актрис — Наталья Горбас, Ирина Сова, Мариэтта Цигаль-Полищук и Светлана Сперанская играют по несколько ролей каждая. По пути спектакль оброс забавными подробностями, в нем появились евангельские животные — овечки нонконформистки, выступающие с песенками, как на детсадовском утреннике, и вол с ослом, которые должны согревать дыханием младенца. С одной стороны, они напоминают трех вечно препирающихся пингвинов из спектакля Беркович по Ульриху Хубу в МТЮЗе, где события всемирного потопа тоже показаны с точки зрения животных. А с другой, нетопленный холодный хлев сегодня вызывает совершенно другие ассоциации — с замерзающими без электричества украинскими городами.

Сцена из спектакля.
Фото — Александр Андриевич.

Вифлеемский мент в мохнатой шубе и с ворохом подарочных пакетов для сбора дани сгоняет местных жителей на перепись населения, соблазняя подарками на участке, и жалуется на собственное трудное детство, где до школы — три часа на верблюде, поэтому и образование — неоконченное среднее. А волхвы — курьеры, доставляющие наборы для новорожденных от команды Ирода, — обсуждают на перекурах, не пора ли валить в Египет или хотя бы в Вавилон, двойное гражданство, очереди на границе и, к восторгу публики, задают друг другу вопросы из программы Екатерины Гордеевой (внесена в РФ в список иноагентов): справедливость или милосердие, свобода или стабильность…

Но при всем ассортименте современных политических и социальных аллюзий, весьма точно и остроумно выстроенных, главное в спектакле не это, а собственно Рождество. Оно тут понимается конкретно как рождение младенца, вообще любого, и еще конкретнее, приземленней — как роды.

Молодые мамочки, три девицы, сидят в своих окошках над сценой, занимаются домашними делами — чистят морковь, гладят белье, мешают что-то в кастрюльках — и отвечают на вопросы переписи населения: возраст, образование, семейное положение, доходы, дети… «Сын у нас, мальчик, только что родился». Потом вопросы становятся еще более интимными и бесцеремонными, как в женской консультации: когда появились месячные, когда начали жить половой жизнью…

Героиня Светланы Сперанской — то ли беженка, то ли бомжиха в лохмотьях, исполняющая на разных диковинных инструментах музыку Ольги Шайдуллиной, — рассказывает о своих родах, мучительных до «никогда больше» и унизительных, как во всех советских роддомах, с грубыми окриками акушерок, и вдруг начинает петь тонким ангельским голоском «Христос рождается — славите». Низкое и высокое, физиологическое и божественное тут сплетены воедино и не противоречат друг другу, а парадоксальным образом прорастают одно сквозь другое.

Сцена из спектакля.
Фото — Александр Андриевич.

А потом та же замотанная бытом героиня гонит своего пьяненького мужа, гордого рождением сына («Авраам родил Исаака, Исаак родил Иакова, а я родил Сережу»), в переписной пункт за подарком и компенсацией. И только вмешательство грустного ангела (Ирина Сова) заставляет забулдыгу вмиг протрезветь и увезти семью в Египет, подальше от Ирода, на all inclusive. Пусть хотя бы один младенец спасется от завтрашней резни, пусть это будет Сереженька. Пусть он выживет хотя бы тут, в спектакле.

Сценография Жени Ржезниковой, как и текст Беркович, сочетает прошлое и настоящее, мифологическое и бытовое. С одной стороны — двор-помойка с трубой, откуда время от времени вываливается новый мусор, типичная обстановка советских тесных квартирок. А с другой — проекции с оживающими рисунками фантастических существ а-ля Страдающее Средневековье: огнегривый лев с пакетом из «Пятерочки», голубой орел небесный с бутылкой пива и т. д.

И все тут равновелико: далекая библейская история и наша меркантильная реальность с кредитами и ипотекой, жизнь убитых Иродом младенцев и судьба маленького Сережи. Ведь, как говорят в спектакле овцы, не вполне уверенные, тому ли ребенку они пришли поклониться, «да все они на одно лицо, это вам не ягнята». А звезда эта ваша путеводная светит на целый квартал, на целый город она светит, где полным-полном этих малышей — бабы вон сколько нарожали, остановиться не могут. Но ведь каждый из них — чье-то сокровище.

Спектакль Беркович — гимн безусловной ценности любой человеческой жизни, гимн отчаянный и пронзительный, смешной и нелепый, нежный и трогательный. Капустник, дуракаваляние, клоунада — а с ними рядом высокая, обжигающая трагедия и настоящая поэзия. И совершенно фарсовый эпизод с волхвами-гастарбайтерами заканчивается вдруг ошеломительным Посланием волхвов, которое Наташа Горбас начинает читать с ироничным «закосом» под Бродского, пародируя его интонацию. Но если без шуток, это стихотворение вполне встраивается в рождественский канон Бродского и Пастернака, где далекое чудо становится фактом нашей повседневности, как прилавок с кофейной халвой.

Сцена из спектакля.
Фото — Александр Андриевич.

Да кто же здесь у нас такой хорошенький лежит?
Глаза, как изумруд, и пальцы, как самшит.
Да кто же тут у нас такая булка?
Лежит малыш, лежит и пахнет молоком,
Горячий, как кальян со свежим угольком,
Хотя вокруг и холодно, у гулко.

Лежи, малыш, лежи, гляди на потолок,
Пока голодный зверь тебя не уволок,
Пока хранят некрашеные стены.
Не богочеловек, не человекобог,
А обладатель рук и обладатель ног,
И органов дыхательной системы.

Лежи, малыш, лежи, лежи и будь здоров.
У нас для вас для всех достаточно даров,
Для каждого двуногого уродца.
Гляди, малыш, гляди, глаза, как изумруд,
И может быть, пока другие не умрут
И Ирод до тебя не доберется.