Фестиваль социально-документальных и художественных фильмов, спектаклей и перформансов «Ребра Евы».
Кураторы фестиваля Леда Гарина, Юля Алимова и Анита Парри.

От «Балтийского дома», Александринского фестиваля, от всего осеннего урожая петербургских премьер, гастролей, конференций сбежать на фестиваль феминистского искусства «Ребра Евы», чтобы семь дней подряд по несколько часов смотреть читки, инсталляции, перформансы, спектакли о насилии над женщинами? Можно спросить меня: «Зачем все это смотреть?» — как спрашивает муж героиню пьесы Ольги Шиляевой «28 дней». Но, пожалуй, это первый театральный смотр, где вообще не возникало вопроса «зачем это делать?».

Фестиваль открывался пьесой Ольги Шиляевой «28 дней». Совсем недавно она была прочитана на «Любимовке — 2018» командой режиссера Юрия Муравицкого. В Петербурге драматург делала читку сама, и она получилась более строгой и куда менее веселой. Тут показалось, что без оговорок можно назвать «28 дней» современной трагедией. Героиня пьесы, как, впрочем, и ее автор, с почти античным упорством начинает «раскапывать» и предъявлять миру всего лишь одно табу, одну запрещенную, «стыдную» тему — женский менструальный цикл. И оказывается, что за этим табу, за этим как бы добровольным молчанием прячется привычка скрывать и смиряться со всем. Словно бы это умолчание какими-то невидимыми ниточками связано с молчанием жертвы насилия — сексуального, бытового, психологического, репродуктивного. С дискриминацией, которой даже не замечаешь, потому что живешь так с рождения. Со всей несвободой и со всеми голосами в голове, что твердят, как заведенные, какой ты должна быть и что делать. И заговорив об этой малой крови, ты уже не можешь не говорить об остальной, большой.

«28 дней».
Фото — М. Някина.

Писательница и акционистка из Казани Светлана Лукьянова показала перформанс «В день, когда умер мой дедушка…». Она вручила одной из участниц форума небольшой текст, который та должна была прочитать, а остальной зрительный зал попросила ей помочь, накидав типичных фраз, которые в детстве нам говорят взрослые, чтобы мы делали то, чего не хотим, выражали свою любовь тем, кто не вызывает симпатий. Светлана Лукьянова придумала, по сути, идеальную форму для выражения того, как благодаря патриархальному воспитанию (в момент интерактива выяснилось, что все получали от родственников очень похожие установки) ты молчишь, когда стоило бы сказать «нет». И какая тонкая грань между сексом по согласию и непроговоренным «нет». В монологе, который читается со сцены, героиня описывает очень подробно два сексуальных контакта с одним мужчиной. В первой части она кажется раскованной: подробно описывает, что именно доставляет ей удовольствие и какой восторг вызывает секс. А второй сексуальный контакт с тем же человеком она внутренне ощущает как насилие. Дело в том, что между первым и вторым разом у героини умирает дедушка, чем она и хочет поделиться со своим любовником, вот только ее просьба поддержки расценивается как просьба секса. Надо бы отказаться, но в ушах у героини звучат заготовленные нами, зрителями, слова: «Нет слова „не хочу“, есть слово „надо“»; «Эгоистка, ты что, он же обидится» и т. д. Мы выкрикиваем их, как тот же хор женщин из пьесы «28 дней», как профессиональные потомственные хейтеры, и героиня в ответ описывает катастрофу, которая происходит в ней и в отношениях двух людей.

Маленький этот этюд не предполагает простых ответов на вопросы «кто виноват?» и «что делать?», но, по крайней мере, можно его играть и дальше, ведь он фиксирует проблему так точно.

«В день, когда умер мой дедушка».
Фото — М. Някина.

Спектакль «Kilari» («Чокнутая»), привезенный из Финляндии, это личная история его исполнительницы Аманды Пало, которая, пережив сексуальное насилие, погрузилась в затяжную депрессию и прошла все круги ада — от медицинского освидетельствования в полиции, насмешливых вопросов, а не спровоцировала ли она насильника, не была ли пьяна, до повторяющихся курсов лечения в клинике, которые снова и снова не помогают. И все-таки «Kilari» — это не арт-терапия и не свидетельский спектакль. Актриса Аманда Пало и ее сестра режиссер Ольга Пало говорят не только о своем опыте. Они разговаривают о том, почему в такой цивилизованной и, прямо скажем, феминистской стране, как Финляндия, а уж тем более в других странах, менее цивилизованных, такой высокий уровень насилия над женщинами. И отвечают на этот вопрос, сочиняя страшненького персонажа, этакого абсурдного лектора, искусствоведа, живущего, кажется, прямо в голове у главной героини. Он разбирает две картины: классическое полотно Тициана «Лукреция и Тарквиний» и картину финского классика Галлен-Каллелы «Легенда об Айно», то есть запечатленные в общеевропейской истории и финской мифологии сюжеты насилия и домогательств. Описав их, карикатурный исследователь, в которого то и дело превращается героиня, подвергает сомнению невинность жертв: ведь явно видно, что Лукреция «сама хотела», а старец Вяйнямёйнен и вовсе обознался. Лектор призывает думать не о насилии, а о красоте форм девушки, о точно переданном желании на ее лице, словно бы художники — верховные судьи в деле об изнасиловании. Актриса зло и остро пародирует снисходительные интонации, которые узнаешь, несмотря на то что спектакль идет на финском языке. В подтексте у лектора слышится, что художнику можно чуточку больше, греческому герою тоже можно, а уж мифологическому старцу и подавно. Кажется, не только само сексуальное насилие сводит героиню и актрису с ума, но и то обесценивание, которое совершает общество, привлекая на свою сторону всю мировую культуру, чтобы сказать, что насилие — это нормально.

«Kilari».
Фото — А. Сверкунова.

Документальный спектакль «Все имена вымышлены, все совпадения реальны» Екатерины Винокуровой, сделанный совместно с «Кризисным центром для женщин», говорит на ту же тему, что и «Kilari», представляя зрителю несколько реальных историй. Спектакль делится на три условных уровня. На первом актрисы рассказывают то, что их героиням говорить не легко, но они готовы рассказать это интервьюеру; на втором — то, чем они готовы поделиться с окружающими; и третья часть — это то, чем они не будут делиться ни с кем. И, как ни странно, страшнее всего для меня оказывается именно вторая часть, потому что там корень проблемы: насилие обыкновенное, бытовое, домашнее, которого жертвы даже не замечают, которое кажется им приемлемым. Оказалось, нет более тяжелого испытания, чем слышать ужасные вещи, которые пережившему их кажутся нормой. Этот спектакль начинается с видеоопроса «Как выглядит жертва насилия?», и оказывается, что для большинства людей жертва насилия — что-то еще более абстрактное, чем носитель ВИЧ. В финали же мы видим на экране реальных героинь, так похожих на меня и на тех, кто меня окружает.

Читки пьес «Щастьематеринства» Жени Алексеевой и Марии Сизовой и «Одиночки» Виктории Скибиной говорили о двух сторонах одной медали. Первая — о матерях, которые честно признаются, что, несмотря на все давление общества, рекламы, социальных сетей, не любят своих детей, а если и любят, то все равно знают, что когда-то, решив родить, они приняли это решение под сильным давлением. Вторая пьеса рассказывает о дочерях, которые пытаются разобраться со сложными чувствами к своим матерям. Они могут не любить матерей, но совершенно зависимы от них, назло им портят свою жизнь, и сколько бы лет ни прошло с совершеннолетия, все еще пытаются им что-то доказать, требуя любви и мстя за нее же…

Пока я ходила на фестиваль, друзья, знакомые, коллеги спрашивали, а к чему вообще призывают феминистки, и зачем мне к ним ходить? Кто-то даже задавал вопрос: «А кто такие эти феминистки?» И приходилось отвечать разом за все феминистское движение, хотя на фестивале меня как-то назвали «одна нефеминистка». И на самом деле, конечно, «не». Только молчаливый наблюдатель, да и исключительно за тем, что происходит на территории театра. Пациенты ПНИ, заключенные, люди, живущие в маленьких российских городах, дети, которых оставили родители, и родители, оставленные детьми, войны, которые ведет наша страна, и войны, которые она никак не может пережить, — все это я замечаю, если со мной об этом говорит театр. Ведь я всего лишь театральный критик, «не-феминистка», «не-активист», «не-пацифист», «не-журналист», «не-жертва насилия», «не-несогласная». Поэтому хорошо, что активизм все больше говорит языком театра — доступным языком, на нем говорят и думают многие такие «не».