«Мамлеев». Психоделическая опера по рассказам Ю. Мамлеева.
Театр «Практика».
Режиссер Арсений Мещеряков, художник Катя Эрдэни.
Не буду останавливаться на петербургском спектакле «Шатуны» Романа Муромцева, о котором уже достаточно сказано, просто отмечу для подкрепления тезиса «Мамлеева начали ставить». А вот в Москве теперь есть целых две постановки по рассказам автора. И обе — оперы. «Прозу», где наряду с прозой Чехова есть и мамлеевский «Жених», поставил в 2017 году Владимир Раннев. Режиссер Арсений Мещеряков для постановки в театре «Практика» тоже взял за основу рассказы — десять штук из разных циклов — и объединил их в «психоделическую оперу».

Сцена из спектакля.
Фото — Женя Потах.
Почему именно рассказы, а не романы, и почему опера — понятно. Мамлеева невозможно открывать психологическими ключами или играть в рамках сюжетной логики. Его рассказы удобны для превращения в сценическую картину. Движущуюся картинку — ибо самому сюжету там особо некуда развернуться, это рассказы-состояния. В романе все-таки есть система героев, разные линии, отношения — но что делать с бесконечными переходами в иное, мистическими прозрениями, смотрением внутрь себя и различными трансцендентными состояниями, которых у Мамлеева в изобилии? Музыка — как раз то самое средство выражения невыразимого. А пропевание текста уводит от бытовых интонаций.
У Мещерякова получилась опера во многом комическая. Что касается заявленной психоделичности, можно просто пожать плечами: ну, назвали и назвали. Есть ощущение, что авторы по какой-то причине не решились на четкое и уверенное «опера» и обезопасили жанр дополнительным прилагательным. Хотя психоделичности в этой череде картин не больше, чем в самой прозе Мамлеева. А комичности им придают и эксцентричное существование актеров, и способ произнесения-пропевания текста.
Все рецензии на работы режиссера отмечают важность голосовых практик. Я видела вживую лишь один эскиз Мещерякова по тексту Николая Русского «Алексей» — и да, он практически целиком был построен на сложной голосовой партии актрисы. Этот принцип заложен и в «Мамлееве»: здесь хрипы, стоны, писк, демонический ор и ангельское пение и есть главные «действующие лица».

Сцена из спектакля.
Фото — Женя Потах.
Режиссер вместе с композитором Никитой Лозовским, который весь спектакль вживую аккомпанирует на электрогитаре, построил каждую сцену таким образом, что ближе к финалу она как бы взрывается. Содержательно и вместе с тем — музыкально. Финал в этих сюжетах — околосмертельный опыт или мистическое озарение. И чем ближе мы подбираемся к этой черте, тем более нарастает напряжение: больше дыма на сцене, больше контрового ослепляющего света на зрителя и еще больше звука — надо сказать, вполне посюстороннего, даже классического. Гитарные рифы гармоничны, ударные звучат в «нужных» моментах, усиливают содержательный пласт. Местами слышны и ритмы psychedelic rock, и игра с совершенно иными жанрами: например, в новелле «Свидание» герои Таня и Вася, сыгранные Софией Петровой и Даниилом Газизулиным как нелепые шепелявые дети, решают пожениться, за чем следуют Танины раздумья, музыкально отсылающие к народному жанру «плач невесты».
Вернусь к теме комического. В контексте Мамлеева эта категория должна упоминаться с кучей оговорок. В его творчестве вообще важнее смеха и юмора — понятие хохота. Хохот как реакция на страх, хохот как предельное состояние психики. Образ макабрической пляски «на краю смерти» — один из центральных в позднем романе «Мир и хохот», а второе название «Блуждающего времени» звучит как «Время и хохот». Спектакль Арсения Мещерякова точно отражает это состояние сложнообъяснимого ужаса, которое разряжается в безумном хохоте. При этом в «Мамлееве» много юмора чисто театрального — в актерской мимике, интонациях, да и сам внешний вид героев отсылает к какой-то страшной клоунаде. В костюмах Кати Эрдэни эксцентрика блестящих платьев мини соседствует с брутальностью тяжелых курток, прорезиненных комбинезонов и высоких сапог. Некоторые детали намеренно состарены, испачканы, но при этом удивительно аккуратны. Как и визуальный образ всего спектакля — очень рафинированный. На сцене не просто ничего лишнего, а вовсе ничего. Только актеры и музыкальные инструменты.

Сцена из спектакля.
Фото — Женя Потах.
Есть в спектакле и образы, также смешные, но уже «на грани». Рассказ «Куриная трагедия» о том, как курица слушала свое сердце, а затем осознала собственную смерть, будучи зарезанной хозяевами, сыгран как трагедия, с пародийным вскидыванием рук и должным пафосом восклицаний. В то же время Константин Бобков играет эту курицу буквально, как в актерском упражнении «наблюдение за животными», — с пустым отрешенным взглядом. Сначала смешно — потом пугающе (конечно, сложно не вспомнить тут куротруп из «Шатунов»). Кажется, режиссер в попытке нащупать эту тонкую грань перехода от условно «забавного» (а что, смешная же курица) к чему-то пугающему сумел передать как раз ту контрлогичность, необъяснимость смертельного ужаса. Ведь в мире Мамлеева смерть — это не худшее и не последнее, что может произойти с человеком. Так и Мещеряков разрушает набранный темп сцен в те моменты, которые логически вряд ли можно определить как страшные.
Крысолов Федор погибает от ножа незнакомца, крикнувшего напоследок, чтобы тот не гонялся за крысами. «„Откуда он знает?!“ — последнее, что успел подумать Федор. И это убило его больше, чем удар ножа». Непознанное — вот, что самое страшное. Герои этой сцены (Леонид Саморуков, Мария Лапшина и Елизавета Орлова), кстати, тоже разражаются неуемным хохотом, чем ближе повествование подбирается к точке икс.
Единственное разочарование связано с тем, что в некоторых сценах переход актеров к экстремальному вокалу совершенно съел текст. Так наполовину потерялся «Мистик» о московском дворике, где люди собираются послушать истории Паши о его пребывании на том свете. И когда доходит до самой истории, Илья Барабанов доводит вокал почти до гроулинга — так, что слов не разобрать. Разумеется, этот эффект можно отнести все к той же идее непознаваемости, а значит невозможности облечь в слова то, что существует «по ту сторону». Но тот же Илья Барабанов потрясающе трепетно сыграл мужа Веры, больной лунатизмом, в зарисовке «Нежность» — неторопливо и действительно нежно. Плывущая по поверхности сцены Вера (София Петрова) в балетной пачке сопровождала монолог героя небесным вокализом — и каждое слово было отчетливо ясно, что ничуть не отменяло загадочности, тайны явления, о котором шла речь.

Сцена из спектакля.
Фото — Женя Потах.
Юрий Мамлеев вновь становится популярным. Он и был популярным — но в узких кругах. А после его смерти в 2015-м возникла новая волна почитателей — уже совсем не тех, когда-то с трепетом ходивших к Мамлееву как к гуру или только мечтавших заглянуть в южинский кружок. Сегодня писателя воспринимают уже с дистанции, как фигуру историческую. И конечно — мифологическую. Жанр оперы с присущей ей условностью на сокращение этой дистанции как раз не посягает. И к счастью, авторы спектакля не пошли по пути глубинных раскопок, а остановились на стадии «всматривания в бездну» и сделали крепкую, эстетически цельную работу.
Комментарии (0)