Сегодня 90-летие отмечает Вадим Моисеевич Гаевский. «Петербургский театральный журнал», на страницах которого Вадим Моисеевич, к счастью для нас, неоднократно публиковался, присоединяется к поздравлениям его учеников и коллег. Многие лета, Вадим Моисеевич!

С нетерпением ждем Ваших новых текстов и книг!

Двадцать лет назад, празднуя 70-летие нашего учителя В. М. Гаевского, каждая из нас, выпускниц его первого театроведческого набора в РГГУ, написала о нем небольшую статью. Статьи были юношески восторженными, этот тон я хочу сохранить и сейчас. Годы учебы, отодвигаясь все дальше во времени, нисколько не теряют своего обаяния, а, напротив, предстают самым ярким временем жизни, которое ничто не может затмить.

Многое в РГГУ изменилось за прошедшие с нашего выпуска в 1997 году два десятилетия. Но главное остается неизменным — Гаевский до сих пор преподает там, подавая удивительный пример неиссякающих и даже, кажется, наоборот, прибывающих с возрастом творческих сил.

Когда мы учились у Гаевского, он был автором знаменитого опального «Дивертисмента» и блестящей «Флейты Гамлета». За минувшие 20 лет из под его пера вышло еще пять книг («Дом Петипа», «Разговоры о русском балете» (с П. Гершензоном), «Книга расставаний», «Книга встреч» и «Книга ожиданий»), каждая из которых является и плодом глубоких размышлений, и образцом неповторимого стиля. При этом книги написаны в разных жанрах, и в форме диалога, и в форме эссе, посвящены балету, драме, литературе. Кроме того, и к счастью, мастерство Гаевского-рассказчика удалось запечатлеть на пленке, и его воспоминания можно услышать в трех длинных передачах проекта «Устная история», записанных Инной Скляревской. Гаевский получил звание заслуженного деятеля искусств и лауреата премии имени Кугеля. Мы-то всегда восхищались им, но рады видеть, что наконец к нему пришло и официальное признание.

Самым интересным, безусловно, является не только то, о чем Гаевский пишет, но то, как он пишет. Превратно думать, будто красоту и изящество его текстам придают лишь утонченный литературный стиль и богатая внутренняя культура. И хотя определения Гаевского всегда точны и метафоричны, не только они, а сама мысль и ее неустанное движение делают тексты Гаевского такими захватывающими. Размышляя об искусстве, Гаевский неизменно будто бы поворачивает перед читателем волшебный кристалл, в каждой грани которого открываются все новые перспективы, глубина и неожиданные параллели. Само движение этой мысли драматично и захватывающе, следить за ним — изысканное наслаждение. В таком методе письма содержится огромная смысловая энергия, не допускающая ни литературной, ни мыслительной расслабленности. То, что в академических исследованиях растягивается на многостраничные статьи, у Гаевского выражено одним коротким абзацем. А многое из того, о чем говорит и что видит он, невозможно выразить иным, неметафорическим языком, нельзя постичь анализом, не опирающимся на интуицию.

И в этом смысле быть последователем школы Гаевского, быть его учеником очень сложно. Как можно быть спокойным и счастливым в иной среде, познав такой литературный блеск и такой уровень исследовательской культуры? Как можно найти себя в сухих академических писаниях, не оставляющих ни воздуха, ни простора для непринужденной догадки? Двадцать лет проработав в университетах за пределами России, я не встретила никого, равного Гаевскому по широте кругозора, по смелости и свободе мысли, по доброжелательности и внутреннему благородству.

На семинарах в РГГУ мы всегда вслух читали свои тексты, и мысленно всегда невольно возвращаешься к тому времени. Поэтому особенно не хочется думать о годах нашего общения ретроспективно. Напротив, верится, что мы еще обсудим наши новые, более совершенные работы с учителем. А также и в то, что прочтем и его новые тексты, твердо зная, что учиться у него, находиться в поле его таланта и под обаянием его мысли навсегда останется для нас счастьем.

В РГГУ уже довольно давно нет творческого вступительного экзамена при поступлении на специализацию «История театра и кино» — в свое время нам не удалось добиться того, чтобы специализация стала специальностью. (За связанные с театром специальности отвечает Минкульт, РГГУ же подчинен той конторе, что теперь называется Министерством науки и высшего образования.) Поэтому сильно изменились студенты — если раньше народ шел прицельно учиться театроведению и был готов перед поступлением разговаривать о том, что видел, читал, во что влюбился, то теперь на кафедру во множестве попадают люди, просто кинувшие егэшные документы туда, где конкурс поменьше, чем на «простую» филологию. Изменилось многое — ну, как во всей стране, собственно говоря, и примерно в ту же сторону. Но одно остается неизменным — профессор Вадим Моисеевич Гаевский все так же приходит на Миусскую, 6, и рассказывает о театре. И поэтому кафедра еще жива, и все-таки каждый год в пространстве театра появляются еще два-три человека, которым все это важно и нужно.

Так сохраняется кафедра. Так сохраняется университет. Так сохраняется этот город и театры в нем — несколькими литераторами, несколькими художниками, несколькими поэтами. Вокруг все перекапывается, плитка сменяет асфальт, а асфальт плитку, исчезают исторические здания и вместо них появляются ну точь-в-точь похожие на них муляжи, громыхают фестивали варенья, один директор театра сменяет другого — а Гаевский все думает о балете и все пишет о нем. Нельзя сказать, что он не замечает возникающего в эпохе (и порой — в театре) уродства, он может и очень жестко об этом уродстве сказать. Но вот что важно: он убежден, что все злобное, искаженное, жадное — преходяще. А все настоящее — нет.

В арбатском переулке, что ведет к дому Вадима Моисеевича, стоит памятник Булату Окуджаве. Эти два арбатских поэта — Гаевский и Окуджава — интонацией очень схожи. В текстах Гаевского многих-многих лет — то же поклонение прекрасной даме. Живущей по соседству — ну, не на Арбате, а в балетном театре. Совершенно земной и совершенно волшебной — в новых поколениях уже не найти критика, что так писал бы именно о балеринах. Хвалят многие, но вот поставить на пьедестал — не может более никто. Точно так же в памяти Гаевского громыхают тяжелые годы — не военная передовая (он чуть-чуть не успел на войну), но темный мир, темный быт, темные нравы. И, как Окуджава, он вспоминает их, не жалуясь, — лишь читатель (слушатель) вздрагивает от этой спокойной интонации.

Вадим Моисеевич — и раньше, и теперь — не читает «линейные» лекции, где история героя следует от его первой постановки (первой роли, первого творения) к последнему. Ход мысли непрост — иногда кажется, что он удаляется от темы, говорит уже о чем-то интересном, но не имеющем отношения к предмету. А потом мысль аккуратно поворачивает — как изгиб арбатского переулка, — и ты понимаешь, что тебя привели именно к цели, что конструкция выстроена, история закончена. По пути были бытовые подробности и воздушные метафоры, в конце маршрута — сложившийся точный портрет человека, стиля, театра. Этим маршрутом — любви к балету, к городу, к тексту — он ведет и ведет за собой читателей. И только что к юбилею в издательстве НЛО вышла его восьмая книга — «Потусторонние встречи».