Сегодня исполняется 70 лет великому русскому композитору Леониду Аркадьевичу Десятникову.

Композитор, сумевший сделать главное — написать множество сочинений в разных жанрах, изобрести свой музыкальный язык, опознаваемый и читаемый сразу же искушенным слушателем. А изобрести свой музыкальный язык в XX и XXI веках удавалось не так уж и многим. Прошедший через все искушения медными трубами: постановка его оперы «Бедная Лиза» Борисом Покровским в 19 лет — неслыханно рано!, оперы и балеты в главных театрах мира, звезды, играющие его музыку на главных музыкальных сценах, наконец, руководящая должность в Большом театре.

Но сам композитор вместо суеты и «амбициозности» выбирает стратегию Диоклетиана, выращивающего свою капусту, «молчи, скрывайся и таи» на его личный манер. Проведший детство и юность в Харькове, всю взрослую и сознательную жизнь в Петербурге, а последние годы на исторической родине в Израиле, отказавшийся от громких проектов и премьер, композитор ведет аскетичный, почти затворнический образ жизни. Его идентичность неразрывно связана не только с его корнями, но и с русской и мировой культурой — мало есть людей, более образованных в принципе. Его легендарная любовь к воспроизведению и выбору слова, его щепетильность и деликатность, его безошибочная интонация, позволяющая слышать «шум времени», делают его одним из главных композиторов нашего существования, тем, кто пишет про нас сегодняшних.

Так получилось, что рыжий юный Лёнчик, танцующий на кухне в квартире на Площади Мужества с четырехлетним Лукасом «раздюдюхи», курящий на крылечке коттеджа в Репино с Беллой Ахмадулиной, уже седой, бредущий по берегу Финского залива, только что закончивший симфонию, или выращивающий в своем саду вместо капусты лимоны, — человек, которого я знаю с семи лет.

Мне повезло быть свидетелем, исполнителем и современником, его музыка делает меня счастливой всегда — и когда слушаю, и когда играю. И стать счастливым можно, даже когда все вокруг к этому не располагает, — достаточно включить запись его музыки. Чего и вам желаю.

С днем рождения, Леонид Аркадьевич! Хорошая цифра, чтобы начать что-то новое: нолик при кочерге — как шайба, ожидающая клюшки: меткий бросок — и, глядишь, откроется нечто совсем неслыханное, неопределимое, но такое необходимое всем обитателям музыкальных миров, рождаемых Вашей щедрой фантазией.

Кружок многозначен: свет в конце тоннеля, родник, вокабула «О», выражающая смесь удивления с восхищением, в общем, здесь все к тому, что стрела летит и ткань музыки прилежно ткется, вбирая все новые картины, как волшебное платье Иосифа.

Успех у Вас уже есть, и он Вас не оставит, потому что такова Ваша неизменная основа — заводская настройка. Пожелаю Вам тихой ослепительной радости, когда понимаешь и чувствуешь, что получилось. И другой, немного детской, когда слушаешь свое, изрядно подзабытое, и думаешь: а ведь ничего, надо же!..

Я знаю, что если бы 25 лет назад Леонид Десятников не оказал бы мне честь и доверие исполнить «Русские сезоны», то я растворилась бы в толпе. Не было бы выходов на легендарные сцены, не было бы встреч с великими музыкантами. Я состоялась благодаря этому человеку. Все потому, что Леонид Аркадьевич больше, чем человек и композитор. Кто он для меня?

Мир, соприкоснувшись с которым, невозможно остаться прежним.

Всегда неожиданный взгляд на жизнь, иное слышание звука. Кажется, что наконец понял, увидел конечность предмета, но одно его замечание — и открывается ограниченность твоего видения.

Невероятное сочетание деликатности и требовательности. Никогда не унизит, но метко и точно укажет на ошибку.

Образец беспощадной правдивости. Не может быть лживым тот, кто честен с собой.

Обезоруживающая искренность и открытость. Лишь близкие знают ранимость и нежность его души.

Настоящий друг. Ему можно доверить себя без страха быть преданным. И на далеких расстояниях можно чувствовать неразрывность связи с ним.

Учитель.

Сама музыка Десятникова, ее сложность, смысловая насыщенность принуждают исполнителя совершенствоваться. Сколько раз поешь — столько плачешь, страдаешь, смеешься…

Невозможно утратить переживание в момент исполнения.

Через исполнение музыки Десятникова можно обрести чувства вселенского масштаба экстатической наполненности. Потому что Леонид Аркадьевич — гений наших дней. Теоретики музыки говорят, что для понимания значимости и масштаба музыкального произведения должно пройти как минимум 40 лет. К музыке Десятникова это не относится. Он не пишет проходящих сочинений. Его труд — всегда потрясение.

В моей телефонной книге Леонид Аркадьевич записан под ником «Классик».

Такой он для меня.

С днем рождения, дорогой Лёня! Продолжай менять судьбы! Продолжай как можно дольше.

Леонид Аркадьевич, с этим особенным юбилеем хочется поздравить Вас так, как умеет Ваша музыка — с тонкостью, легкой иронией и подлинной человечностью, если бы удалось создать нечто подобное.

Ваша интонация течет сквозь годы, как река среди острых камней: свежая, бодрящая, ритмично бурлящая, удивляющая неожиданными поворотами и при этом ясная, безошибочно узнаваемая. В ней слышны мудрость и легкость, искренность, детская открытость и тонкая усмешка, которые делают каждую ноту особенной. Новые изгибы этой реки мы, Ваши преданные слушатели, встречали и будем встречать с восторгом и нетерпением, потому что знаем: Ваша музыка — успешный опыт борьбы с удушьем, она способна сделать нашу реальность яснее, добрее, человечнее хотя бы на несколько десятков минут.

Вы умеете улыбаться миру, не переставая сомневаться в нем, и, быть может, именно эта сдержанная улыбка делает Вашу музыку по-настоящему свободной. Ваш творческий путь — не перечень произведений, а непрерывный разговор со временем. И в этом — наша радость: быть свидетелями вечно юного искусства, что питается экзистенциальными вопросами, мелькающими кадрами окружающей действительности и Вашим внутренним светом.

Сегодня хочется поблагодарить Вас: за музыку, в которой ум и сердце звучат в унисон, возвращая ощущение меры, достоинства и живого дыхания. Пусть кто-то видит в ней только игру, или прелестный аллюзийный узор, но мы знаем: за мнимой легкостью кроется глубокий смысл, за иронией — хрупкость, за болезненно-щемящей интонацией — милосердие.

Пусть мир, каким бы суетным он ни был, не сможет заглушить ту ясность, что звучит в Вас. Пусть музыка, которую Вы создаете, находит отклик в сердцах тех, кто способен внимать ее сути. Пусть впереди будут дни, полные неожиданных открытий и тихих чудес, которые раскрывают истинную полноту жизни и вдохновляют Вас на новые истории в звуках.

С искренними поздравлениями, теплыми пожеланиями и любовью…

Дорогой Лёня, с днем рождения!

Пожелания все Вам хорошо известны, а их публикация может быть затруднительна для издания.

Вы знаете, что время ускоряется. Еще, кажется, недавно Вы были ярко-рыжим, и вот уже 10 лет с момента похода в пенсионный фонд. И, кажется, недавно Вы жили еще у Площади Мужества, в той, виолончельной квартире, но уже не один десяток лет прошел у нас в Коломне, на этом маленьком провинциальном обрывке суши, пока еще плоском островке. Здесь Вы — сосед Стравинского. И я не сомневаюсь, что и на Вашем доме появится доска. (Забавно, что от Вас это появление, как и сама концепция скульптора, никак не может зависеть.) Желаю Вам, чтобы это произошло очень-очень нескоро. Вы же знаете это каноническое пожелание: до ста двадцати! Так что у вас еще есть полвека.

Погодите, может быть, потом появится доска и на Салтовке — часто ее вспоминаю, вспоминаю Сумскую и улицу Артёма, — если уцелел и уцелеет дом, в котором Вы выросли.

Вспоминаю наши встречи, те разговоры в Репино, но еще — петербургские премьеры «Любви и жизни поэта», «Свинцового эха», сюиты из «Москвы», «Детей Розенталя», Симфонии, Вариаций на обретение жилища, «Русских сезонов», «Идиша». Все это очень важные события в моей жизни. Часто было ощущение, как будто что-то неожиданно слишком острое или горячее, кофе или бульон, знаете? Странное сочетание изысканного вкуса и ошпаренности.

Слушаю Ваши сочинения, не так часто в концертах, но часто — дома, в записи. И совершенно не одинок. Вас слушают и будут слушать. Музыка, как Вы знаете, это неплохой адаптоген, ну почти опиум для народа. Помогает жить. Ваши опусы — очень. Среди знакомых мне людей Вы один из самых остроумных. Не потому ли в Вашей музыке столько щемящей грусти и неизбывной горечи? Но и смешное есть, и это здорово… Кстати, обнаружил, что в народном рейтинге «Классик-онлайн» на букву «Д» по количеству прослушиваний Вы опережаете Даргомыжского, но немного отстаете от Доуленда. Неплохой результат.

Да, я в последнее время не так часто пишу о Вас, но иногда читаю лекции о Вашем творчестве, даже в интернете. Это довольно доходное дело и позволяет помогать людям с разными заболеваниями. О Вас приятно говорить: правду говорить легко и приятно. И Вашу музыку легко анализировать, объяснять, трактовать: все на первый взгляд довольно элементарно, все на виду, никакого тумана. Но, если честно, всегда остается странное ощущение, как при разборе старого будильника, помните? Какая-то пружинка, закатившаяся между паркетинами, какая-то загадка. Ну да это ничего.

Помните, кажется, Димитрин говорил на прощание: я горд, что я ваш современник? Я смеялся. Смешно. Но вот я и правда горд.

Зайт гезунд!

Ваш К. У.

Личное. Напрочь лишенное музыковедческих и прочих аналитических черт. Практически девичье. Не уверена, уместное ли публично?
Сейчас — не тогда. Когда нам было вовсе мало лет. Почти беззаботно, весело, ритмично — наши диалоги похожи были на игру в пинг-понг — так мы разговаривали сто лет назад. В Ленинградском ТЮЗе.

Он писал музыку к спектаклю «Сверчок в очаге», я в ТЮЗе служила. Он был феерически, роскошно рыжим и ослепительно талантливым. Первое не могло быть подвергнуто сомнению)), второе я как-то сразу поняла, почувствовала. Работал много и дотошно. Музыка к Диккенсу казалась мне похожей на строчки Мандельштама: «В игольчатых чумных бокалах мы пьем наважденье причин…»

Влюбленность? Безусловно и мгновенно. Он был принципиально иным: молодой человек, наделенный неимоверной человеческой тонкостью, тониной, как некоторые из нас любят определять. Помню свой звонок-порыв родителям в Тбилиси: «У нас же есть две кузнецовские розетки для варенья, пришлите мне их, пожалуйста, я подарю их Десятникову в день премьеры». Прислали. Презент этот мне казался удачнейшим по верхней шкале измерения изысканности. Старинные отцовские запонки перекочевали в его шкатулку в день его пятидесятилетия. В них изумрудные «вкрапинки», и мне казалось двадцать лет назад, что они, эти маленькие камушки, непременно и особенно станут сверкать на поклонах.

Мы подружились тогда, в театре, смею думать, на всю жизнь. Давным-давно Десятников стал не просто большим композитором. Качество его интеллекта таково, что мне… ну никак не потянуть серьезную беседу с ним даже на приблизительно должном уровне. Хотя пара интервью видятся удачными.

Сохраненный между нами общий человеческий, то есть бытовой, язык — дорог. Прелесть не закругленной до трафаретной ясности фразы, легкие слова-мячики по-прежнему летают в наших нечастых диалогах через тысячу верст. И общий юмор, как будто отмеренный кем-то свыше и налитый нам в одинаковые рюмки. Гордиться кем-то, кого чтишь и знаешь лично, — естественно. Это радостное чувство переполняет меня сегодня и всякий раз, когда на любой из мировых сцен звучит его музыка, ограненная талантом именитых исполнителей.

Есть меж нами пароль. Он звучит так: «ПАА-БИИИИ-БАМ». Юбиляр вспомнит его непременно.