«Печальные песни из сердца Европы». К. Смедс.
Городской театр Лаппеенранты.
Режиссер Юри Юютинен.

Коврик, актриса… И каждому русскому понятно: это уже — намек на театр. Тем более что, помимо коврика, на сцене тут и там стоят деревянные ящики; сложены в стопки и перевязаны бечевкой газеты; покойно — на строго определенных местах — лежат вещи: красные атласные туфельки, потертая мужская куртка, детские игрушки, водочные и пивные бутылки. Позади коврика — маленькая, на две конфорки, плитка, где греется чайник. Впереди — жестяные ведра и тазы с водой. В центре — проигрыватель, из которого доносится тихая приятная музыка. И она. Героиня. Девочка с огромными печальными глазами. Грустно шелестит голос Лизы Экдал, рассказывающей историю о странном, но мудром мальчике, познавшем иную сторону суши и моря. Душевно. Красиво. Хорошо.

А дальше девочка аккуратно разматывает черный платок, в который укутаны ее голова и шея, и делает это так, точно скидывает петлю. Потом встает и совершает то же отчаянное движение, но уже всем телом: она кружится, кружится еще и еще, а затем, обессиленная, падает на место. Ничего не изменить. Девочка убирает иглу с пластинки. Ставит снова. Убирает. Ставит. Наконец, не выдержав, заявляет: «Я — проститутка». И в этот момент в сознании любого русского зрителя возникает другая знакомая фраза другого театрального деятеля: «Не верю!» Состояние «не верю» длится почти все то время, что идет спектакль.

Л.С.  Пентинен в  сцене из спектакля.
Фото — архив театра.

«Печальные песни из сердца Европы» Кристиана Смедса в постановке Юри Юютинена — это аллюзия на «Преступление и наказание» Ф. М. Достоевского. Монолог Сони. Ее версия. Играя Мармеладову, Лииса София Пентинен вполне убедительна: хрупкая, тонкая, чуть сутулая, с подвижной мимикой и огромными глазами, готовыми вот-вот наполниться слезами, она вызывает доверие и сочувствие. Не единожды в спектакле звучит тема о поруганных, сломленных детях. Она и есть такое дитя. Вполне по-детски даны портреты других героев.

Изображая мужика-алкоголика Семена, отца Мармеладова, Пентинен, двигаясь нетвердой походкой по периметру площадки, старательно перекашивает лицо, имитируя пьяное заикание. Чахоточная нервная Катерина Ивановна говорит то шепотом, то истошно орет и неистово швыряет телефонные трубки. Старушка-процентщица, что-то хрипя, подсвечивает себе снизу лицо фонариком. А играя Родиона Романовича, актриса надевает защитного цвета штаны, потертую кожанку, черные митенки и берет в руки биту, ибо ею — а не топором — нынче принято бить вредных старух. И бьет, бьет, бьет какой-то тюк с вещами, крича, плюясь и ругаясь. «Нас пугают, а нам не страшно» — вспоминается очередная цитата.

Каждая история, каждый такой номер подается как песня: «Песнь Вторая. Отец» или «Песнь Четвертая. Мачеха». Ближе к финалу, переодевшись Раскольниковым, актриса и вовсе, взяв гитару, исполняет роковую композицию на тему «Как я убивал Алену Ивановну». Но только все равно душевнее всех и правдивее пела в начале Лиза Экдал о том самом мальчике, что говорил неразумной девочке: «Величайшая вещь, дарованная тебе свыше, — это любить и быть любимой в ответ». И Пентинен сбрасывает эти современные профашистские латы, натягивает старую серую кофту, привычным жестом укутывает голову платком, усаживается на место и заводит знакомую песенку… И петля становится туже, и история возвращается на круги своя, и рассказ о любви и смерти входит в Вечность.