В апреле состоялась премьера спектакля Темура Чхеидзе «Дом Бернарды Альбы», прошедшая на сцене Мюзик-Холла. Напомним, что именно в этом году исполняется 75 лет со дня смерти Федерико Гарсиа Лорки, а 2011год объявлен годом Испании в России. Эти два события во многом объясняют выбор пьесы. И всё-таки, почему именно «Дом Бернарды Альбы» решил поставить художественный руководитель театра БДТ?

Во-первых, эта одна из трёх «андалузский трагедий», которые традиционно считаются вершинами творчества испанского поэта. Это пьесы, которые лучше, чем остальные драматургические произведения Лорки, укладываются в рамки традиционного реалистического театра — как их ставить, более-менее понятно. И самая удобная в этом отношении трагедия — «Дом Бернарды Альбы». У Лорки есть множество других пьес самых разных жанров: от фарса для кукольного театра до сюрреалистской драмы, — вот уж благодатный материал для режиссёра-авангардиста современного театра. Но почему-то Федерико Гарсиа Лорка воспринимается в нашей стране, прежде всего, как поэт-антифашист и автор трёх «крестьянских трагедий». Режиссёрами страны упорно ставятся эти три пьесы и умалчивается о «Публике», «Драме без названия», пьесе «Когда пройдет пять лет», которые по-прежнему, как и восемьдесят лет назад, считаются непригодными для театра. Несмотря на то, что театр к XXI веку успел обогатиться новыми средствами и новым режиссёрским языком, что доказали в своих постановках Андрей Могучий, Валерий Фокин, Андрей Жолдак и другие.

Второй причиной выбора «Дома Бернарды Альбы» стала несомненная тяга режиссёра к подобного рода драматургии. Вспомним хотя бы «Макбета» Шекспира или «Дона Карлоса» Шиллера. И надо отдать должное, Темуру Чхеидзе удалось превосходно передать атмосферу дома Бернарды Альбы, где за закрытыми окнами и дверями томятся пятеро молодых и уже не очень молодых женщин без света, без красок жизни, без любви. Узнаваем почерк режиссёра: четко выстроенные статичные мизансцены, аскетично-суровые декорации, преобладание черного цвета и простых конструкций, тяготение жанра к трагедии. В отличие от спектакля МДТ, здесь нет накала страстей и натуралистического обнажения плотских желаний. Спектакль Чхеидзе выдержан в строгих, ровных тонах. Не так уж и свирепствует Бернарда (Мария Игнатова) — кажется, что она просто пытается сохранить порядок, удержать дочерей от падения и греха, которые могут запятнать честь семьи. Не в полную силу бунтуют дочери, и даже Адела (Полина Толстун), самая молодая и смелая, оказывается в плену не у страсти, захватившей все естество, а у своего решения, принятого почти на холодную голову. И только старуха Мария Хосефа (Елена Попова) в белом с оборками платье, похожем на пенюар, во взъерошенном седом парике и с ягнёнком на руках, которого она качает, принимая за своё дитя, выглядит персонажем из фарса. И когда она заговаривает о том, что хочет замуж, и о ребёнке, которого могла бы родить, — в отличие от внучек, которые уже никогда никого не родят, — не знаешь, смеяться или плакать. Актриса Елена Попова доходит до гротеска в этой небольшой, но ярко озаряющей весь спектакль роли. В то время как остальные актрисы, за исключением, пожалуй, Ируте Венгалите, играющей Понсию, существуют в эстетике трагедии. От них ничего не зависит. Не только дочери не решают ничего — ничего не решает и Бернарда. Моховик судьбы вращается сам собой, снося на своем пути жизни людей, ломая их судьбы. Поэтому, несмотря на то, что спектакль заявлен как «драма», его скорее можно отнести к трагедии — жанру, более близкому режиссёрской эстетике Чхеидзе.

Развитие действия спектакля наглядно иллюстрирует сценография: если сначала перед нами — чёрное пространство комнаты, единственное убранство которой — деревянные простые стулья, а вместо задника — чёрная стена; то потом створки этой стены раздвигаются, и мы видим, что вся она — в небольших круглых отверстиях, за которыми — экран, освещённый ярким жёлтым светом. На фоне этого экрана появляется Адела, которая плавно совершает танцевальные па, и этот танец — символ попытки вырваться за рамки дома Альбы. В начале второго действия створки чёрной стены раздвигаются ещё шире, и экран за ними освещается глубоким синим цветом. На полу на красных подушках сидят сёстры — уже не в чёрных чопорных платьях, а в белых рубашках — и шьют. И эта мизансцена даёт почувствовать, как свобода приближается, становится реальной, как её ростки пробиваются через камень в этом гулком жилище. Когда Адела кончает с собой, на мгновение всё исчезает во мраке. А потом резко меняется освещение: жёлтым озаряется экран и на его фоне возникает черный силуэт женщины. Это символическое изображение смерти одновременно означает и прорыв, освобождение. Умерев, Адела, оказывается за стеной этого дома. Но после её смерти жизнь сестёр становится ещё ужасней, ещё невыносимей — настолько, что мы понимаем: этой жизни скоро придет конец. О невыносимом ужасе существования во мраке дома Бернарды Альбы поставил спектакль Темур Чхеидзе.

Но пьеса Федерико Гарсиа Лорки содержит в себе и другой смысл, не раскрытый в спектакле. Это — и реальная история, и некое обобщение одновременно. Перед нами — и люди, и некие образы, аллегории. Метафизическое, сюрреалистическое сражение инстинктов, крови, самой жизни с порядком, установленным человеком, человеческими законами и моралью. Сражение, которое в данной истории закончилось трагедией, но может закончиться трагедией гораздо большего масштаба в истории другого порядка. Что и случилось в Испании в 30-е годы двадцатого века…