О XXI Театральном фестивале «Пять вечеров» имени Александра Володина

Володинский фестиваль прошел в этом году в 21-й раз. Возможно, в последний. Поскольку департамент культуры Ленобласти, откуда последние годы шло финансирование, в этот раз от участия отказался. Организаторы провели фестиваль на ранее сэкономленное и заработанное, но на этом запасы и закончились.

Как обычно, по нечетным годам фестиваль имеет образовательно-лабораторный формат: читки, обсуждения, круглые столы о современной драме, лекции Марины Дмитревской о Володине для горожан и участников фестиваля. И поездка на кладбище в день рождения драматурга.

Читка пьесы Алексея Житковского «Дверь».
Фото — Алексей Иванов.

Что значит Володин для Петербурга — можно не спрашивать: в ноябре 2022 года ему даже установили памятник в Матвеевском саду, что во многом результат той городской мифологии, над которой трудились создатели Володинского фестиваля. Жаль, что не было в этот раз буфетчиц с наколками в Театре «На Литейном», по-советски ругающихся с покупателями, не было и выставки-инсталляции, не привезли готовых спектаклей. Но было главное: молодые драматурги и молодые режиссеры показывали беглые эскизы, зрители их смотрели. В течение четырех дней новая питерская публика исправно заполняла небольшой зал Городского театра, где в этом году прошел фестиваль, слушала, обсуждала, аплодировала. 356 пьес было прислано на традиционный конкурс «Первая читка», отобрали в шорт-лист всего восемь. Наград и премий не было, но вошедшие в шорт-лист получили возможность быть представленными. И впечатление, конечно, во многом зависело и от режиссера, и от исполнителей.

Пьесе Алексея Житковского «Дверь» и с тем, и с другим повезло: режиссер Александр Савчук так увлекся материалом, что сам исполнил эту почти монопьесу, и очень хочется, чтобы этот эскиз дорос до полноценного спектакля.

Житковский — хорошо известный и популярный драматург, поэтому не удивительно, что он написал прекрасный текст. Удивительно — про что написал. История практически автофикшн, потому что сюжет про человека и его отношения с границами своего жилища — дома, подъезда —дверью, — его собственный. Но и не совсем: бытовой случай с железной дверью для входа в подъезд вырастает до метафоры жизни современного русского мужчины.

Читка пьесы Ренаты Талан «Лимб».
Фото — Алексей Иванов.

Русский мужчина в этой пьесе — существо особенное. У него почти нет отношений с его женщинами, детьми, тем более с родителями. Мир его состоит из страха перед другими мужчинами и желания этот страх от них скрыть, изобразить, если получится, «мужика, спецназовца, садиста, кого-то другого, тупого, сильного, уверенного в себе, способного на убийство или на что-то более страшное», но поскольку обычно это не получается — спрятаться, соорудить что-то вроде «надежной границы между личным пространством и пугающей улицей», «преграду между своим и чужим» — страшным. Этим и занят герой пьесы, сорокалетний муж, отец двоих детей, брат, сват, зять и шурин, у которого есть свой фетиш — железная дверь в подъезд, с кодовым магнитным замком, закрывающая доступ в «его» пространство жуткому внешнему.

Дверь — второе действующее лицо в пьесе, и этот персонаж с женским обликом, кажется, единственное существо, с которым герой находится в странной зависимости. И через эту дверь в пьесу входит новое измерение — поэтическое и символическое.

В пьесе «Лимб» Ренаты Талан рассказана история женщины, живущей в Минске, рядом с которой не осталось никого из близких. Она совершенно одинока, лишь иногда приходят ей краткие сообщения от друзей в соцсетях. Но однажды знакомый просит ее сходить вместо него на похороны матери, и женщина так хорошо с этим поручением справляется, что физическое представление виртуальных скорбящих постепенно становится ее профессиональным занятием. Меняя платки и кофты, она произносит речи, полные чужих воспоминаний и признаний, кладет в гроб цветы, покупает венки и заказывает надписи, чтобы уехавшие могли облегчить тяжесть прощания с родными и близкими, а умершие — получить свою долю внимания. Абсурд ситуации соединяется с абсурдом современной похоронной практики, и уже непонятно, гротеск это или хроника.

Читка пьесы Родиона Прилепина «Ни одного животного».
Фото — Алексей Иванов.

Пьеса скорее символическая, но речи и ситуации — документальные, а все вместе звучит остроумно и актуально. Молодой режиссер Владимир Лесных предложил практически готовую театральную интерпретацию, придумал даже сценическое оформление и костюмы (что-то получилось более, что-то — менее удачно). На мой взгляд, для читки было бы лучше сосредоточиться на тексте, но фантазии постановщика тоже грех противиться. Так что получился еще один эскиз спектакля, что хорошо еще и потому, что были продемонстрированы потенциальные возможности пьесы.

Пьеса «Ни одного животного» воронежского драматурга Родиона Прилепина написана в стихах, причем залихватских. Автор в жанре хип-хопа рассказывает про некий потусторонний Воронеж, в котором все — как в настоящем, но нет вкуса у еды, градуса у пива, а еще — нет животных. Туда попадают люди после смерти, тоже своего рода лимб, — но в некоторых случаях они возвращаются. Если удачно напишут свою песню. Ну, или если их посетит любовь.

Молодежь восприняла читку на ура — тем более что актеры приняли близко к сердцу своих персонажей и очень эмоционально включились в действие, а режиссер Даниил Сухов нашел ключ к интонации. Мне, честно сказать, некоторая эклектика и фрагментарность пьесы кажутся недостатком, но молодым это совершенно не мешает — реагируют на яркие и эмоционально ударные моменты, на обаяние и на позитивность — а то, что нам кажется банальным, для них нормально, кажется, они ищут не новизны, а согласия с интонацией.

Читка пьесы Светланы Баженовой «Так они жили, или Похороны Алексея Петровича, кажется».
Фото — Алексей Иванов.

«Так они жили, или Похороны Алексея Петровича, кажется» Светланы Баженовой, пьеса, «якобы подслушанная с балкона второго этажа двухэтажного дома на Уралмаше», была прочитана актерами под руководством молодого, можно сказать, начинающего режиссера Анны Потебни, заканчивающей обучение у Юрия Бутусова. Тут как раз режиссер ставила задачу не сделать черновик спектакля, а как можно глубже проникнуть в текст. Читка удалась, зал хохотал, буквально наслаждаясь словесной игрой персонажей. Баженова виртуозно составила коллаж из всего словесного мусора, что смогла собрать внутри родного города, услышав в нем такую поэзию городских окраин, в которой реплики звучат в ритме шарика от пинг-понга. Но и монологи приветствуются: «Ну, в принципе, на Урале народ так-то добрый. Конечно, мало улыбается… Мы — побольше. Но я, наверное, тоже такой становлюсь с каждым годом, менее улыбчивый. Хотя… Вот у нас улыбаются больше, но у нас лица страшные, страшные такие лица. Нам, раз, че-нить такое скажешь — мы начинаем лыбу давить. „Лыбу давить“ — это, кстати, ваше местное выражение. В Махачкале у нас так не говорят. У нас это называют „ха-ха ловить“… Таких выражений — много. Но они возникают по ситуации… Да, короче, все, я уже забуксовал. Выражение же взлетает откуда-нибудь… А не так просто». Конечно, не просто — слова складываются в речь, речь в ситуации, ситуации в образ жизни, а все вместе — в картину мира.

Читка пьесы Владимира Антипова «Мой Рубцов».
Фото — Алексей Иванов.

«Мой Рубцов» Владимира Антипова мало похож на пьесу, больше на повесть, рассказанную одним героем на два голоса. Большая любовь к женщине Люсе посетила Николая вместе с любовью к поэзии, в частности, к стихам Рубцова о родине, но ни с тем, ни с другим ему не дано справиться. Как будто тексты Довлатова с мотивами из Венедикта Ерофеева звучат в речи Николая, рассказывающего о своей трудной любовной ситуации.

«Штормовое предупреждение» Ярославы Пулинович, по слухам, уже стоит в планах Театра Наций. Режиссер Иван Шалаев для этого — не самого простого, несмотря на кажущийся мелодраматизм, — текста нашел яркое визуальное решение. Актерам пришлось буквально с листа играть спектакль с множеством сценических метафор, поэтому суть произведения понять было не так просто. Семейная драма в благополучном, кукольном, по сути, доме разворачивается после появления молодой девушки, сообщающей о своей беременности. Но вместо ожидаемых бури и урагана, боли и стыда это событие не вызывает никаких изменений в привычной жизни пары, давно научившейся не замечать реальности ни в каких, даже самых громких, ее проявлениях.

«Правила жизни» Игоря Витренко, драматурга из Рязани, поставила Соня Дымшиц, которая нашла в сюжете про обычную женщину-бармена историю освобождения из рутины. Героиня долго цепляется за свое прошлое, но встреча с бывшей учительницей и случайным посетителем бара заставляет ее преодолеть свой страх и неуверенность.

Читка пьесы Ярославы Пулинович «Штормовое предупреждение».
Фото — Алексей Иванов.

Пьеса «Маша, Мари и Саша» Тони Яблочкиной, пожалуй, оказалась самой загадочной, и решение режиссера Екатерины Августеняк никак не прояснило происходящее в этом пространстве — то ли страшной сказки о девочке, потерявшейся в лесу, то ли символического сна о героях, заcтрявших в прошлом.

В финале фестиваля, в пятый вечер, был показан спектакль-квартирник «Друзья мои, остались только вы». Как было сказано в программке, это фантазия шести начинающих режиссеров, еще студентов, о том, каким бы мог быть театр, который придумал Володин. У организаторов была идея едва ли не ежевечерне показывать студенческие этюды по пьесам Володина (их нельзя ставить в театрах из-за запрета наследников, но можно в учебных целях). Но не сложилось — все студенты заняты, и только один курс (мастерская Ю. М. Красовского) согласился и показал свой эскиз — оммаж Володину.

И вот что выяснилось. Молодым людям, что ожидаемо, Володин известен как миф, как образ, как часть местной идентичности даже, но как драматург не очень понятен. Ни его язык, ни проблематика пьес, ни персонажи. Не то чтобы совсем не могут его читать, но понимают примерно как мы Хераскова: вроде и по-русски, а вроде и нет. Ушла бытовая среда, языковая, психологическая — все другое. Ну как, например, пользоваться телефонным аппаратом с диском и трубкой? Куда говорить?

Сцена из спектакля-квартирника «Друзья мои, остались только вы».
Фото — Алексей Иванов.

Но ребята все же решились. Мир Володина был решен как старый советский театр, в котором все — от гардеробщиц до главного режиссера — только женщины, одинокие, страдающие. Сам Володин был представлен забытым в театральном гардеробе костюмом: гардеробщица все приставала к зрителям, которым раздали номерки, — у кого десятый? Но десятый — костюм с рубашкой и джемпером в ромбиках — оказался не востребован, так как принадлежал Дон Кихоту, чьей Дульсинеей была та самая девушка с вешалки. Но это выяснилось в финале, когда все участники с этим костюмом, как с хоругвью, вышли в фойе, куда стали звать и публику, чтобы отметить День рождения Володина и окончание фестиваля.

А до того, в ходе представления, были этюды на тему «женщины Володина». И хотя текст, который они произносили, в основном был страшно далек от оригинала, это и оказалось самым интересным. Какими те, кому сейчас около двадцати, могут увидеть этих пьющих, несчастливых, робких или дерзких, завлекающих и страдающих, влюбленных и потерявших надежду теток? Тех, кто обходился без психологов, ничего не слышал о травмах, абьюзе, харрасменте, не выстраивал границ и не заботился об осознанности? Только с очень большим отстранением, гротесково и шаржированно. Это же игра в далекое былое. Но вышло занятно. И даже трогательно. А уборщица Таня, которую с азартом и сочувствием сыграл Максим Клейменов, мне особенно понравилась — это был отличный этюд в духе комедии дель арте, но при этом по-володински трогательный.