«Превращение». А. Кириллов, А. Микаелян.
Театр на Таганке.
Режиссер Андрей Гончаров, художник Константин Соловьев, саунд-дизайнер Александра Микаелян.

Шутка о том, будто мы рождены, чтоб Кафку сделать былью, уже давно не смешит. Теперь бы эту быль, как пел Михаил Щербаков, обратно сделать сказкой. Именно это и делает Андрей Гончаров в спектакле «Превращение». Жанр его определен авторами как «камерный мюзикл»; он в самом деле идет в сопровождении живого камерного ансамбля, находящегося прямо на сцене, и музыкальные номера в нем структурно значимые, а не вставные, — но можно было бы вполне легитимно назвать его оперой для драматических артистов, имея в виду тот тип интеллектуальной работы, которая требуется от зрителя при всем внешнем изяществе этого спектакля.

Сцена из спектакля.
Фото — Владимир Луповской.

«Превращение» Кафки начинается с пробуждения Грегора Замзы; сюжет мюзикла берет начало задолго до этих событий, и отсылок к тексту первоисточника в спектакле совсем мало. (Инсценировка сделана Надеждой Толубеевой.) Комический старик Герман (Анатолий Григорьев) с помощью волшебного костяного рога выдувает себе жену Анну (Надежда Флерова), сына Грегора (Максим Трофимчук) и дочь Грету (Александра Хованская). Это и показатель градуса будущего сквозного абсурда, шутка о том, насколько осознанно мужчины заводят семьи, и одновременно приглашение сколь угодно глубоко заглянуть в хтоническую бездну, какой для Франца Кафки были семейные, в особенности детско-родительские, отношения. Или не заглядывать — раз вы пришли на мюзикл, тем более что поверхностное натяжение очаровательной легкости этот мюзикл удерживает на всем своем протяжении.

Получившаяся семья элегантно исполняет каноном изящно переложенную песню Михаила Боярского «Спасибо, родная» — это первая из интертекстовых игр, рассыпанных в партитуре (впрочем, другие, такие как ода «К радости» или соната Генделя, отсылают к менее массовой культуре). Драматические актеры Театра на Таганке оказываются отменно хороши в музыкальных ансамблях, а мюзикл, помимо таких номеров-презентаций, щеголяет и номерами, двигающими действие.

Сцены из спектакля.
Фото — Владимир Луповской.

Между семейством и Грегором с самого начала возникает раскол. Он не разбирается в тонкостях чайного купажа и не поддерживает веселья над новой прислугой (Надежда Бодякова), которую в разгар собеседования накрывают покрывалом с головой, и при этом любит свою семью и делает ей роскошный подарок — белую, с иголочки, игрушечку-квартиру. В ответ семейство устраивает сыну-кормильцу похороны и горько его оплакивает; в соответствии с абсурдной логикой мира спектакля похороны будут объявлены сном, но на них мы успеем познакомиться с Хорошим человеком (Кирилл Янчевский) — кредитором отца, и Еленой (Ксения Галибина) — возлюбленной Грегора.

Хороший и по совместительству наименее абсурдный человек тоже, в свою очередь, получит покрывало на голову — для семейства Замза это то ли сачок для ловли чужаков, то ли приглашающая к превращению шаль фокусника. Елена же останется неприкосновенным, чуждым и при этом уже превращенным существом — хотя павлиньи перья на ее шляпке и похожи на усики насекомого, себя она идентифицирует иначе: в дуэте с Грегором она поет о птице, полюбившей жука. Несмотря на это, Елена единственная, кто не стремится метафизически сожрать Грегора. Возможно, поэтому она так неприятна Герману, который с демонстративным упорством называет ее Ириной.

Сцена из спектакля.
Фото — Владимир Луповской.

Чтобы абсурд не утихал, герои то и дело вставляют что-то на немецком — это же само по себе смешно, как смешит зал упоминание о русском происхождении служанки Ольги. С особенным постоянством по-немецки произносится слово demütig — «унизительный», как будто произнести его по-русски неловко.

В кафкианской вселенной глобального произвола, отменяющего причинно-следственные связи, нелепая фигура отца, кутающегося в одеяло, обретает античное величие, когда он произносит пафосный обличительный монолог в адрес ни в чем не повинного сына. Громадный гипсовый палец спускается с небес, чтобы раздавить Грегора, как насекомое (гротескный номер «Палец отца»), — и Грегор, беззащитный, как любой ребенок перед лицом невыполнимых родительских ожиданий, начинает свое превращение. Прямо в кадре на него поверх черного трико надевают костюм насекомого, но это — просто формальность. Элементы этого костюма будут с легкостью меняться и отпадать, он не будет мешать ни танцу с Еленой, ни общению с родственниками — какая разница, если настоящего Грегора семья все равно не видит и не слышит.

Палец торжественно уносят, будто гроб, а ему на смену в небесах повисает гипсовая гроздь пальцев, комкающих оплетенную сосудами плоть — сердце? легкие? все внутренности сразу? Смятый изнутри всевластной рукой, Грегор тянет существование в качестве помехи, но даже в таком состоянии он способен и желает принести семье еще один щедрый дар. Это, разумеется, его смерть. И вот он снимает остатки костюма жука, произносит в адрес матери нежный монолог про «снег любви» авторства умершего два года назад режиссера Коли Русского и садится за рояль играть Генделя (Трофимчук прекрасно владеет инструментом).

Сцена из спектакля.
Фото — Владимир Луповской.

Ну а родители и сестра Грегора надевают на головы плетеные корзинки с картины Питера Брейгеля Старшего «Пчеловоды», окончательно лишая себя возможности контакта с такими опасными, такими противными, такими вездесущими насекомыми. И в их сумасшедшей реальности, как и в нашем якобы логичном мире, не остается иной истины кроме той, что ничего объективного в отношениях между людьми не существует.