«Веди свой плуг по костям мертвецов». О. Токарчук.
Независимый театральный проект. Премьера состоялась на площадке Театра Сундукяна (Ереван).
Режиссер Борис Павлович, сценография и костюмы mo-lu, композитор Роман Цепелев, видеохудожник Александра Магелатова, консультант по пластике Екатерина Крамаренко, продюсер Ефим Спектор.

Здесь горизонтальное пространство жизни не скрывает, не прячет за бытовым свой символический план, а скорее наоборот, сразу обнажает его. Иносказание становится первым и мгновенно узнаваемым планом. Торговая точка на барахолке, лес и столовая в доме героини: супница, ожидание гренок, ослепительный свет фар, разрезанный стволами деревьев, ношеная одежда из секонда — все это лишь тонкая пленка реальности, сквозь которую явственно и настойчиво проступает инобытие, и не увидеть его невозможно. Вещи из действительности всего лишь знак, тайнопись, разгадав которую, ты слышишь язык другого мира, законы которого противоречат законам мира нашего, опрокидывают их. В финале все мы, добравшись до сути, должны будем совершить свой выбор, понять, хотим знать правду или остаться тут, пытаясь удержаться у хлипкой ненадежной реальности, ее человеческого закона?

Сцена из спектакля.
Фото — Антон Сенко.

Героиня Лии Ахеджаковой — польская старушка Янина Душейко — живет в деревне у границы Польши и Чехии, у границы леса, где регулярно находят трупы мужчин. Убийства, одно за другим, будоражат сонное общество. Все погибшие — охотники и браконьеры, безжалостно и изуверски убивающие животных. Косули, зайцы, волки ломают лапы, бьются и медленно погибают в силках. В них палят из ружей без счету и без разбору. Туши расчленяют, рубят, заливая кухни кровью. Душейко пишет жалобы в полицию, пытается остановить это варварство. В полиции тоже браконьеры. И в церкви. Мужчины этой деревни почти все убийцы.

Черные ровные стволы уходят ввысь и выступают из молочного тумана, где царственно шествуют рогатые олени, чьи головы — неподвижные маски, а туловища — хитоны жрецов. Пани часто ходит к границе, ведь раньше ее перейти было нельзя. Сейчас мир изменился, границы проницаемы. Сейчас пани стара, она и сама скоро перейдет границу. Она и находит у границы трупы. Она тут зимует и, как сама говорит, сотрудничает с тьмой.

Это очень печальный, медленный и тихий мир. Тут туманы и холода, гробы всплывают во время наводнения, ящики в домах забиты останками животных.

У пани есть собственное маленькое кладбище. Там кошечка с котятами, лис, старый кот покоятся под стоптанными сапогами и ботинками, из которых торчат сухоцветы. На кладбище тихонечко сидит пани Душейко и ждет, вернутся ли ее «девочки» — ее собаки, две ее собаки, что бесследно пропали в лесу какое-то время назад.

Л. Ахеджакова (Янина Душейко).
Фото — Антон Сенко.

У Ахеджаковой чуть плачущий, треснувший, извиняющийся голос; изумляющийся и утверждающий одновременно, он подобен миру, в котором все неизбежно, но невозможно, непонятно, невыносимо. Голос ребенка и старухи, которым только и видно с их порога, как странно и плохо устроен этот мир. Голос из знания и света. Голос, словно возвращающийся к нам, отразившись от ее глубины, словно сначала все, что ею сказано, подмечено, опускается внутрь, а потом поднимается медленно, обогащаясь болью. И тогда слова все уже выше боли: не страдание — оно дрожит где-то внутри, но сострадание. Ее речь — оратория сострадания, она плывет по какой-то робкой музыке, ей одной слышимой. Она сострадает кабану, у которого пробиты легкие, косулям, собакам, маленьким жучкам.

Ее за руку выводит на сцену сильная и стройная девушка. Где-то в начале были слова о том, как хорошо бы расстегнуть свое тело от макушки до лобка и выйти из него.

Часть текста отдана Мусе Тотибадзе. Она его декламирует, никому и в никуда, в отличие от Ахеджаковой, которая произносит каждое слово каждому, кто ее слышит. Вся ярость отдана этой молодой ипостаси, рыжей юной ведьме. Роль рассказчика, философские размышления, жутковатые колыбельные, ведьмины заговоры — все это шумным потоком льется рядом с маленькой пани, ей остается малое, самое главное — понимание.

У нее в целлофановом пакете отрубленная голова косули; на голове дурацкая картонная маска волка из «Красной Шапочки». На этом странном карнавале — а карнавал и вправду случается в деревне, — по закону этого приграничного мира все сущностное имеет свою тень, свой знак, и она одна понимает, зачем надела маску.

Сцена из спектакля.
Фото — Антон Сенко.

Авансцену и глубину отделяет большой портал: ворота, вход. За ним лес. Там, за деревьями будут возникать фигуры — большие, вырезанные из черно-белых фотокарточек фигуры зверей с человеческими телами или людей с головами зверей. Кружевные воротнички, панталончики. Головы рыси, енота, барсука, оленя. Стоящие безмолвно в ряд, глядящие прямо перед собой суровые мордочки.

На серых стенках портала дрожат мертвые зайцы, подвешенные вверх ногами, чтобы стекала кровь, мертвые звери с натюрмортов. В сценах, где герои будут собираться в магазинчике, прямоугольник портала будет сплошь увешан дешевой застиранной, растянутой одеждой. Человеческие натюрморты. Пустая, брошенная телом одежда, человеческая шкурка, выставленная на перепродажу.

Детективный сюжет все время сбивается в мистический триллер. Так два жанра и спорят между собой до самого финала. Рассказ об убийствах становится поэзией инобытия, становится безжалостным приговором, становится настойчивым вопросом.

Знаки может не заметить только тот, кто замечать их не желает. Вот на кладбище вместо могильных камней пустые ботинки; вот, как трофеи, развешена чья-то одежда; вот суровые мордочки зайчиков сдвинуты на лоб, под ними детские лица.

М. Тотибадзе.
Фото — Антон Сенко.

Только однажды боли было так много, что голос вынес ее на поверхность, и пани Душейко заплакала, а слова дрожали от страдания. Когда она, сидя у своих пустых сапожек-ботиночек, говорила о своих «девочках» — пропавших собаках.

В самом начале спектакля она нашла в кармане у первого трупа, соседа, подавившегося костью, фотографию и задохнулась от боли, посмотрев на нее. В конце мы узнаем, что там, на фотографии, среди горы трупов убитых лесных зверей были и ее мертвые «девочки».

Лия Ахеджакова всем своим сценическим существованием утверждает: это не охота, не браконьерство, не истребление животных в лесу — это убийство детей, это война против живого и беззащитного. Война ради добычи и наслаждения, война мужчин против детей. Они убивают наших детей. Детей развращают ложью и жестокостью за обедом и на проповеди. В детей стреляют, их забивают. Женщины, содрогаясь, вытирают кровь с пола, потом пьют и плачут. Потом не замечают и привыкают. Вот как устроен этот мир.

Пани Душейко повесила пакет с головой косули на сливу, шел дождь, а ночью ударил мороз. Так она получила свое оружие — «ледяной кулак». Им она размозжила головы всем этим охотникам.

Когда в финале ее странные друзья наконец поймут, кто совершает все эти расправы, старая пани лишь кротко и коротко спросит: и что теперь, в тюрьму?

Л. Ахеджакова (Янина Душейко).
Фото — Антон Сенко.

Этот ее странный покой, как после приговора, эти ее несуетность и решимость, жестокость и безоглядность, все время сосуществующие рядом с состраданием и милосердием, теплом, ее война и ее право на убийство — это необходимость. Неизбежность, неотвратимость, необходимость. Право убивать убийц, право мстить, право ненавидеть, право вступаться. Право сжечь ксендза вместе с храмом, право мстить за загубленную жизнь. Тьме служит пани или жизни, смерти или справедливости — эти вопросы оставлены нам.