«Шинель». Н. В. Гоголь.
Пространство «Внутри».
Режиссер Антон Федоров, художник-кукольник Лена Лисаускас.

Иса-а-акий. Невский. Досто-евский. О! Зимний? Ох! Летний? Идет Акакий по городу из дома на службу, со службы домой, летят ему навстречу знакомые места вместе с метелью, что продувает худую шинельку на худой фигуре.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Из маленького человека сделал Антон Федоров верзилу — настолько длинного, что щи ему нянька подает ухватом, иначе не дотянуться. Все привычно деформировано в магическом мире этого спектакля, в котором петербургская повесть Гоголя «Шинель» сплетена с мотивами, например, из «Вия». Бесовщина тут на каждом шагу, ведьма-нянька или вот трущийся вечно рядом не то сосед, не то сослуживец, нелепо-вездесущий, но ведь не черт же. Ну и, наконец, адский Сотник, обернувшийся Вием, он же портной, пошивший Акакию волшебную шинель с воротником из кошки, которая уж точно до добра не доведет. Впрочем, добра тут и нет.

Есть сказка. Не романтическая, детская, а вполне настоящая, народная, аутентичная сказка-заклинание, ворожба словесная. Командует ею невнятная седая старушонка (Наталья Рычкова). Вьется, кружит по комнате, что-то приговаривает, повторяя по три раза непонятное бормотание, как принято в приворотах. Конечно, она и наколдовала себе этого длинного мальчика с пальчиком, увеличила его в размерах, очеловечила, пустила в холодный мир. А в доме у нее печь — газовая духовка, откуда тянет не реальным, а условным пламенем, на плите — горшок с варевом, в углу — пустая божница с призрачной свечкой; еще среди этого хозяйства обретается «маленькая тварь неопределенных очертаний — маленькая, серая, юркая недотыкомка» (эта цитата из романа Сологуба «Мелкий бес» очень точно подходит к герою Семена Штейнберга, обозначенного в программке как «кто-то», но он же и персонаж «от театра»).

С. Шайдаков (Акакий), Н. Рычкова (Хозяйка).
Фото — архив театра.

В центре пространства — старушкин питомец, кукольный Акакий Сергея Шайдакова. Для этого существа на ходулях и в гриме-маске режиссер и актер используют все выразительные возможности куклы как театрального персонажа — одушевленность и условность. Хозяйка-нянька обращается к нему в среднем роде — вернулось, проснулось, пописало… Дитя, совершенное дитя, хотя и двух с лишним метров росту. Маленький, миленький… Живет тихо, день за днем, но вдруг появляется в его шинели дырка, из дырки лезет пальчик: «…продуло, вон оно каково, вон каково, оно этово, таково… обстоятельство». Слов нет, одни интонации и междометия, жизнь прохудилась вконец, «п… ц тебе», с готовностью предупреждает из угла кто-то. Посылает старуха Акакия к Петровичу, он поможет, да-да; идти не хочется, нет-нет; страшно, но идет дитятко стоеросовое с заветным гривенником на поклон к бесу, соблазненный теплом новой шинели.

Соблазн в этом спектакле притаился везде, в магическом пространстве перевертышей все зыбко и неясно. Вот и Башмачкину достается немного удачи, выигрывает он в карты у соседа-недотыкомки деньги на шинель. А когда получает заветную оболочку, чувствует себя настолько значительным лицом, что отправляется на попойку с товарищем, который ему совсем не товарищ — но какая тут осторожность, если удача сама в руки далась. Но как далась, так и утечет, нет никакой уверенности, а лишь обман, морок, временное помрачение — что еще можно ожидать от колдовской иллюзии.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Спектакль «Шинель» на маленькой сцене театра Пространство «Внутри» демонстрирует фантастическое умение Федорова, который не только режиссер, но и сценограф, раздвигать пространство. Комната Акакия легко преображается в канцелярию, а взмах белой занавески переносит героя из помещения на улицу. Портной Петрович (Алексей Чернышев), сидя под сукном, как будто выглядывает из подпола следом за своей то ли лисицей, то ли куницей, а может, и крысой. Преображается и сам герой: чиновник Башмачкин, завернув свой незначительный Нос в пушистый теплый мех воротника обновки, в мечтах своих предстает лицом вполне значительным, а под конец, кажется, превращается и в самого автора, придумавшего всю эту фантасмагорию. Ведь именно превращение, задолго до Кафки, явилось отличительной чертой гоголевской прозы, прозревшей в унылой реальности черты магического волшебства. Витального и задорного в малороссийской локации, худосочного и бледного в петербургский период. Невский, Достоевский… «все, все уже, поезд ушел, Заболотный тупик. Такое понимать надо».

В «Шинели» сложился абсолютный баланс смыслового и живописного. Визуальный облик спектакля, идущего без антракта час сорок, невероятно обаятелен, как и положено гоголевскому тексту, даром что сам текст повести в спектакле почти не звучит. Звуковая партитура работает на шепотах и бормотании, стонах и заклинаниях, в сопровождении тихого музыкального фона — так создается ощущение кантилены шумов, пронизывающих театральный текст, как дыхание. Смотреть на сцену не только интересно, но и приятно, сказочное представление забавляет и убаюкивает, как и положено колдовскому сну. Сказка, конечно, но в ней намек.

С. Шайдаков (Акакий).
Фото — архив театра.