«Гиппиус. Непредвиденное».
Кабаре «Шум».
Режиссер Фамил Джавадов.

Осень какого-то года. Вечер какого-то месяца. Листья под ногами, как всегда было и есть в октябре. На углу Надеждинской и Манежного, в доме, где с 1915-го живет Маяковский, в подвальчике Кабаре «Шум» Зинаида Гиппиус разговаривает со слушателями. Она читает свои дневники 1914–1917-го. Между прочим, в городе с 1914-го сухой закон, закрыто и кабаре «Бродячая собака», где все они собирались — «бражники и блудницы». В «Шуме» пока наливают, и ее гости — кто с бокалом вина, кто с коктейлем, а законопослушные — с чашкой крепкого чая. Их немного, человек тридцать.

В. Павлова (Гиппиус).
Фото — архив театра.

«Что писать? Можно ли? Ничего нет, кроме одного — война! Не японская, не турецкая, а мировая. Страшно писать о ней мне, здесь. Она принадлежит всем, истории. Нужна ли обывательская запись? Да и я, как всякий современник — не могу ни в чем разобраться, ничего не понимаю, ошеломление».

Ее дневник, фиксирующий начало Первой мировой войны, полную политическую сумятицу, распутинщину, расслоение партий и либералов, патриотический экстаз, за которым неизбежно — беспорядки, хаос, смута и давно желаемая смена власти, — хорошо известен, издан, но ведь нам всегда важно, как звучат тексты русских литераторов в каждом следующем времени.

«Почему вообще война, всякая, — зло, а только эта одна благо?»
Это логические парадоксы холодного ума, публицистический нерв и горячие эмоциональные наблюдения Гиппиус за жизнью, за состоянием общества, ее собственной среды и за логикой истории. Она снова и снова обращается к слушателям тесного кабаре, стараясь донести свидетельство о времени, адресуясь к тем, кто когда-нибудь будет наматывать круги по эпохам в трагическом бреду идентификации времен, в поиске утешения от бесконечной тряски по российским историческим ухабам, от цикличности кризисов и узнаваемости надежд.

В. Павлова (Гиппиус).
Фото — архив театра.

Никакой рыжеволосой, в ярком макияже косоглазой Зинаиды Николаевны здесь нет. На маленькой сцене — эманация ее интеллекта, «ходячий дневник» в огромном черном мужском костюме не по размеру — прекрасная, острая актриса БДТ Варвара Павлова, скрывающая точеную фигуру в мешковидном пиджаке. Волосы по-мужски зачесаны назад. Нет, к принципиальной андрогинности Гиппиус это не имеет никакого отношения, гендер, плоть, личная жизнь вообще исключены из предлагаемых, никаких вам тут Мережковского и Философова, тут проповедь любви только как спасения в религиозном смысле. И то дело не ней. В записях Зинаиды, как их исполняет Павлова, работают только мысль, слово, интеллект, анализирующий факты и настроения: «Москва в повальном патриотизме, с погромными нотками. Петербургская интеллигенция в растерянности, работе и вражде. Общее несчастие не соединяет, а ожесточает. Мы все понимаем, что надо смотреть проще, но сложную душу не усмиришь и не урежешь насильно».

Спектаклем эти 45 минут контакта с актрисой, уравнивающей себя с текстом, назвать трудно. Это собеседование глаза в глаза, желание быть услышанной, удар словами, которые как бы впервые открывает для зрителей Варвара Павлова — как свои. Да и стилистически в Серебряный век Павловой — пожизненная контрамарка, ей идет эта читка под рояль, под специально написанные для этого случая сочинения Александра Захаренко, которые исполняет Галя Лавренчук…

Зальчик, в котором играют, — маленький, радиус движения Зинаиды Гиппиус, подливающей себе коньяк в стакан, — два шага. Она среди своих. И она говорит. Яростно, жестко, беспощадно.

Это укол анализом, хотя все, что пишет Гиппиус, мы вообще-то знаем со школы. Вот это все — как зрела в недрах войны революционная ситуация… Но иногда путаемся: это точно Гиппиус, а не посты из каких-то недавних времен? То же смятение, когда никто ничего не знает и не может понять… Слова Гиппиус звучат как фиксация непреодолимой цикличности: «Господи! Спаси народ из глубины двойного несчастия его, тайного и явного! Я почти не выхожу на улицу, мне жалки эти, уже подстроенные, „патриотические“ демонстрации с хоругвями, флагами и „патретами“».

Недавно где-то прочел, что мы сейчас заканчиваем исторический цикл, начавшийся с Ивана III. Жаль, нет рядом Зинаиды Николаевны — обсудить.

В ее дневнике не только острота первых реакций на начало Мировой, в нем и привыкание к новой реальности: а что, живем… Вот и у Мережковского премьера, и у нее самой — по настоянию Савиной. Керенский прислал букет роз с невнятной запиской — ха-ха, приятно, он из молодых, оценивших ее «Зеленое Кольцо». Вообще театры работают, светят огнями. В Петербурге два источника света: освещенные театры и костры на солдатских бивуаках посреди улиц. Мимо них зрители идут на мейерхольдовский «Маскарад».

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

И — муки интеллигенции. И — ожидание перемен во власти, ожидание свержения царя, ввергшего страну в войну.

«И все-таки надо же хоть немного верить в Россию. Неужели она никогда не нащупает меры, не узнает своих времен?

Бог спасет Россию. Николай был дан ей мудро, чтобы она проснулась».

«Россия освобождена — но не очищена. Она уже не в муках родов, — но она еще очень, очень больна. Опасно больна, не будем обманываться, разве этого я хочу?»

Осень. Вечер. Осенние листья под ногами. Как тогда. Я только что сходил из вчера в сегодня и из сегодня во вчера, и вот иду в завтра. Впрочем, бывает ли в России прошлое и будущее? Или ее хронотоп всегда синкретичен? Но этот вечер — повод открыть дневники Зинаиды Гиппиус и ощутить метафизический трагизм русского хронотопа…