«Иванов». А. Чехов.
Воронежский Камерный театр.
Режиссер Михаил Бычков, художник Анна Федорова.

Контраст особенно чувствуется, когда выходишь со спектакля в город, в пестрый, праздничный, иллюминированный вечерний Воронеж. Сливаешься с его веселой беззаботной уличной толпой (прямо как Дорн в Генуе) и идешь в ней, ощущая себя нервным черно-белым человеком в шляпе и длинном габардиновом пальто — прямо как Николай Иванов из спектакля Михаила Бычкова «Иванов»…

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Он возникает на сцене с самого начала в круге света, спиной к залу, бесплотным силуэтом, и делает несколько вывернутых, неустойчиво-дисгармоничных движений (ну, например, как дерганый Мейерхольд во фраке и цилиндре на полотне Григорьева). Он темен и неустойчив в этом «невесомом» зависании под раскатистые звуки «Зимнего пути» Шуберта. И песни вечерних уличных музыкантов на теплой южной улице Воронежа после спектакля борются у тебя в сознании с «венком жутких песен» — главной музыкальной темой спектакля Камерного театра  и с этими депрессивно-экспрессивными конвульсиями худой высокой фигуры. Шуберта, иронизирующего над романтической тоской на пороге смерти, поет и поет на присущем авотру немецком Филипп Слай. И поет он совсем не про русско-усадебную историю, а про экзистенцию, конец, тотальную и бесконечную дисгармонию душевного мира — в то время как молодые воронежские ребята пьют пиво у памятника поэту Ивану Никитину в ста метрах от Камерного театра.

Короче, графичный темный, минималистичный спектакль, его «зимний путь» и южный променад после него по витальному вечернему Воронежу — это точно «борьба атмосфер» по Михаилу Чехову.

«Иванов» — последняя премьера прошлого сезона, на рубеже мая-июня ее сыграли пару раз, но в графе «Пресса» на сайте театра — прочерк, нет ни единой публикации. Еще раз: о выпущенном спектакле крупного режиссера Михаила Бычкова — ни строчки. Иногородних критиков театр не звал, местные не рецензировали.

К. Тукаев (Шабельский), М. Погорельцева (Сарра).
Фото — архив театра.

В этом сезоне «Иванова» впервые играли 15 сентября, и впервые — без режиссерского надзора, потому что спектакль Бычков выпускал, уже не будучи худруком своего Камерного. И сейчас его больше нет в его доме. Вот такой «Зимний путь», прямо по песням «Седины», «Оцепенение» и «Одиночество», звучащим в сознании Николая Алексеевича Иванова. Его играет прекрасный актер, приглашенный из Драмы, — Вячеслав Гардер. С одной стороны, он похож на персонажа старого, черно-белого европейского кино (такими были и герои «Собачьего вальса», поставленного Бычковым несколько лет назад в Никитинском театре). С другой — этот Иванов чисто советский интеллигент — худой, в очках, с ввалившимися щеками, с бумагами и конспектами в руках. Его темный стол, на котором любят пристроиться с выпивкой и селедочкой Боркин, Лебедев и Шабельский, завален книгами. Иванов часто смотрит замершими глазами в зал сквозь диоптрии, не в силах выйти из внутренней скорлупы (кто душевно болел, знает эту депрессивную невозможность, знает и эгоцентрическую зацикленность на себе, которая — не черствость души, как думает плохой диагност доктор Львов, а ее недуг). Иванов хочет преодолеть себя как угодно, да хоть такими пластическими конвульсиями, какие ломают его долговязое тело в медленных рапидных изгибах. Но ему не удается. Он винит себя, ему стыдно, но — никак. Ему не до Сарры, не до Саши, не до чего. Болит.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Нет, он не надорвался. Просто все стало бессмысленно, и ничем не вытащить себя из этого ощущения. Но ведь депрессия — не диагноз для доктора Львова (Андрей Аверьянов), в бриджах и кепке похожего на социалиста. В спектакле — два не врущих человека, и каждый говорит о себе, что не врет. Это Иванов и Львов. Они беспощадно зеркалят друг друга своей честностью, но один не врет молча, лишь раз сказав это, а другой не врет и витийствует, обозначая свою честность каждую минуту вслух. Вячеслав Гардер вообще прекрасно молчит, это одно из замечательных свойств то ли актера, то ли роли (видела впервые — не разобралась).

Колористически и графически спектакль (художник Анна Федорова, костюмы Натальи Войновой) сделан на сочетании черного с тусклой светлой бирюзой в ее вариациях от аквамарина до фисташкового. Бледно-салатовый матовый деревянный пол, такие же стулья, грубый стол и скамейка (имение Иванова). Платье прелестной, свежей, мягкой, человечной Саши (Анастасия Павлюкова) цвета приглушенной морской волны и дурацкая зеленоватая шляпка веселой советской мещаночки Бабакиной (Милена Хорошко). Черные абрисы фанерных деревьев на заднем плане — как аппликация (и оммаж оленям Николая Симонова из другого чеховского спектакля Бычкова, «Дядя Ваня», там тоже живая природа была неживой). Темный низкий дощатый скат крыши, черная фигура Иванова… В последнем акте прибавится свадебно-белый. Красиво, элегантно, как всегда у Бычкова, в костюмах явные ноты рубежа 1920–1930-х, когда тоже закончилась эпоха и началась совсем другая жизнь. Но люди все равно варили «кружовенное» варенье и вспоминали университетские годы, как сердобольный добряк Лебедев — Юрий Овчинников. «Иванов» и написан о времени, когда в прошлом остались упования, проекты, огонь созидания, эпоха реформ и надежд. Все кончилось. Надорвались. Не все, конечно. Но Иванов.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Хотя, пожалуй, почти все герои этого спектакля так или иначе невротически больны. Даже Зюзюшка с ее скопидомством и тоннами «кружовенного» варенья (Наталья Шевченко) зла и нервна. Что ж говорить о Шабельском (Камиль Тукаев): его раздражают все, кроме Сарры, с которой они играют дуэты (а не еврей ли, кстати, Матвей Семенович — дядя Иванова по матери?). Шабельский желчен и неврастеничен, Львов истеричен, Сарра (Марина Погорельцева) достойно скрывает смертную тоску, Лебедев утешается водочкой, Боркин (Михаил Гостев) — прагматической суетой. Взрывы раздражения всех и каждого заканчиваются ничего не значащими примирениями. В последнем акте все плачут, каждый о своем, но все — о несостоявшейся жизни. От смерти Сарры до страха Саши и не случившегося графства Бабакиной. Это мир людей несчастных, жизнь которых не удалась, ее перерезало изменившееся время. Сашино раннее «я утомилась» относится ко всем. «Некуда жить, вот и думаешь в голову», — писал Андрей Платонов, которому Бычков посвятил немало фестивалей. Героям «Иванова» некуда жить. И Иванов, подолгу глядя в зал, думает в свою лысую голову. Он и стреляется потом в голову. Многократно. Чтобы перестать думать, анализировать, посылать безнадежные сигналы душе.

Бычков почти никогда не лирик, хотя в последние годы (в том же «Собачьем вальсе») стало проглядывать то, что сегодня называется «автофикшн». И есть соблазн посмотреть на Иванова как на его alter ego («веровал… горячился… не так женился…»). Хотя бы отчасти. С бычковскими глобальными культуртрегерскими амбициями, проектами, фестивалями, гордыми стройками, трепетанием «платоновских» флагов и мандельштамовским убежищем в Камерном, с Маршаком-памятником и Маршаком-Тукаевым на «Маршаке», с преобразованием фабрики «Коммуна» и прочим воронежским прогрессом… Думаю, Бычков, репетировавший Чехова через два месяца после своего увольнения, хорошо чувствует эти застывания героя и его — словно во сне — конвульсивные корчи и неходящие ноги. И даже финальная смерть Иванова, когда он, во фраке и цилиндре, многажды стреляет себя на глазах у отступающей к арьеру компании персонажей — зрителей его смерти, — решена как продуманный аттракцион. Потому что, повалившись на скат низкой крыши, Иванов застывает в мейерхольдовской позе с григорьевского портрета, очерченный световым кругом театрального софита. Романтическая ирония над предопределенностью, присущая «Зимнему пути» (а Филипп Слай все еще поет), дает визуальную ироническую ноту как будто не всамделишной, а какой-то иномирно-творческой смерти. И не Иванова вовсе (какое отношение Николай Алексеевич имеет к Мейерхольду?)…

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Пусть не покажется, что это спектакль эгоистически-закупоренный, как депрессия Иванова. Подробнейше разработана внутренняя пластика всех персонажей, и актеры Камерного играют отлично, подробно, убедительно, психологически точно (есть место и веселому гастрономическому гедонизму, когда Тукаев, Овчинников и Гостев обсуждают, чем лучше закусывать водочку — огурчиком или селедкой… А вот вчера у Бабакиной подавали белые горячие грибы со специями). Умеют бычковские актеры сбивать регистры и быстро их чинить, ритмы не проседают, профессиональный покой уверенного, органичного ансамбля дает прекрасные актерские подробности. Мягкость Овчинникова и самоирония Тукаева, самоотверженность молодых актрис. Если Шуберт дан в звуковые партнеры Иванову, то и у других есть мелодии. За забором кто-то играет «Яблочко», и Сарра, желая хоть как-то почувствовать жизнь, начинает тихонько пританцовывать. После ее смерти Львов (как видно, влюбленный в нее) носит ее виолончель и побрякивает на ней несколько нот «Яблочка»: куда ты котишься… Бабакина, ясное дело, взвизгнет «я танцевать хочу», одномоментно промелькнет какой-то вальсок, и все пойдут парами… Недолго.

Иванов — Гардер в этом спектакле не любит Шуру и даже не увлекается ею. И убеждает ее отказаться от свадьбы — как честный человек. А она как честная девушка не может отказаться от своего желания деятельной любви, потому что это — ее проект, ее культуртрегерство, ее флаги и фестиваль, без них жизнь не имеет смысла. Тогда она станет Шабельским, который если искренне чего-то и хочет, то сидеть на могиле жены в Париже. Целыми днями. Был у него Париж, да кончился. Жизнь переменилась.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Что еще сказать вам, читатели и коллеги, в последних строках отодвинувшись от собственно спектакля «Иванов»?.. Воронежский Камерный театр стоит (вот вышла к памятнику поэту Никитину, обернулась — стоит). В нем ставят другие, и неплохие, режиссеры. Актеры, с которыми удалось коротко пересечься, чувствуют себя, как описанные выше герои Чехова. Некоторые, правда, варят «кружовенное» варенье. Нынешний худрук, которого я не знаю и никогда не видела, руководит институтом, играет в Театре драмы, свое публичное обещание труппе (оно зафиксировано) продолжить контакты с Бычковым как с приглашенным режиссером не выполнил. Да и хочет ли Бычков?.. В театре по-прежнему чисто, буфет — в своем режиме. После контрольного выстрела в голову, как известно, человек еще какое-то время сохраняет рефлексы некоторых частей тела. Тем более еще Филипп Слай допевает последние ноты.