Дорогой Лев Абрамович!

У Вас сегодня юбилей, 80. С днем рождения!

Так получилось, что последние месяцы я не расстаюсь с Вами. Правда, где Вы сейчас — не знаю, но все равно не расстаюсь, потому что еще не смонтирована до конца выставка в Театральном музее «Лев Додин: жизнь человека», готовя и сочиняя которую я перебрала сотни фотографий, пересмотрела пару десятков спектаклей и десятки часов Ваших репетиций. Совсем не ожидала столько веселья. Особенно мне нравится, как Вы показываете Лизе Боярской млеющую и впадающую в девичий полуобморок Катерину Ивановну при первой встрече с Митей Карамазовым, а также как танцуете вальс на репетициях «Гамлета». Ну, еще как Ксюша Раппопорт орет на Вас, когда Вы — ее сын Гамлет)

Лев Абрамович Додин.
Фото — архив театра.

За это время я перечитала почти всю прессу начиная с 1980-х. И среди статей (а писали историю Вашего театра люди замечательные) есть одна, Валеры Семеновского из так называемого «парижского» номера «Московского наблюдателя», — «На деревню, Левушке». Конечно, Вы ее помните. Короче, я решила украсть у Семеновского название, хотя сейчас Вы вряд ли в деревне. А в плагиате каюсь.

Листая четыре десятилетия по годам туда-сюда, я снова и снова убеждалась в том, что знаю и так: много, ужасно много всегда значил для нас — и для меня лично — Ваш театр. Слишком много, чтобы оставаться на поле равнодушной фиксирующей критики, а не идентифицировать пути МДТ с собственной жизнью и жизнью страны. Слишком много, чтобы не ликовать без меры, не оплакивать ручьями, не горевать до судорог и не восхищаться до хрипа.

Кстати, в старой прессе 90-х нашла и подтверждение тому, как всегда, даже в самые бурные периоды этических и эстетических расхождений и страстных дебатов о путях-перепутьях Родины, нас всех, а заодно и театра, так или иначе в центре все равно оказывались Вы и МДТ: «В редакционной каморке сидят главные критические люди. Течет деловой разговор. Разливается водка. Среди судеб русского театра, московских премьер и сегодняшней конъюнктуры, среди питерских спектаклей и бутербродов с колбасой прорастает там и тут, ширится, несется: Додин-Додин-Додин…

Лев Додин репетирует спектакль «Братья и сестры». 2014 год.
Фото — архив театра.

— Давайте все-таки выпьем за Леву, поскольку как-никак… сами понимаете… друг!
— Не-е-ет! За Льва Абрамовича я пить не буду!»

Пили, ругались, писали капустники (как Леня Попов в студенческом журнале «Представление») и статьи, в которых теперь — история жизни, совместной с Вашим творчеством. Вы их читали и не читали, Вам их давали и не давали, но все равно это история жизни и театра, и всегда — горячий отклик, даже если он выглядит горячим отторжением. Да, ликовали и горевали, и свою жизнь почти каждый может хронометрировать Вашими спектаклями.

Конечно, и в первую очередь, я говорю о «Братьях и сестрах» — сперва великом студенческом спектакле курса Кацмана-1979, а потом двухчастном 1985-го, — который «сделал» театральную жизнь нашего поколения. Мы говорили с интонациями Бехтерева, я до сих пор произношу «Товарисци…» — как он-Ганичев, мы мерили все укладом колхоза «Новая жись», получали обвинения в слишком длительном хранении традиций «братства-сестринства», пели «Раз-два, люблю тебя, люблю тебя…», и много раз я чувствовала себя непосредственно Мишкой Пряслиным, мотающимся по деревне с письмом в «зашшиту» председателя Лукашина…

Лев Додин репетирует спектакль «Жизнь и судьба».
Фото — архив театра.

Недавно я пересмотрела вторую редакцию «Братьев и сестер», которую в 2015-м не приняла. Прошло девять лет. Я испытала потрясение. И не только я. Давно не видела стоячей зрительской овации, горячего скандирования «браво-браво» десять минут. Спектакль стал почти таким же великим, каким был в своем начале, я ревела, как дура, не только на финале первой части (это всегдашняя слезовыжималка — мечта Михаила о счастье, когда они женятся с Варварой и возвращаются все убитые, потому что не может быть личного счастья без общего…), а весь спектакль просидела с мокрыми глазами…

Да, по-прежнему совсем не у всех держатся «ш», могут и не «ошшеперица», а «ощепериться», и кое-кто с говора «соскакиват», и когда появляется и начинает говорить по-пинежски Наташа Акимова (когдатошняя великая Лизка, а теперь Анна Пряслина) — чувствуешь разницу, потому что речь Акимовой — чистая музыка… Но великолепно, просто великолепно играют сегодня и Евгений Санников (Мишка), и Лиза Боярская (Варвара!!!!), и Олег Рязанцев (не знала, что он Лукашин), и Татьяна Рассказова (Марфа Репишная), и Адриан Ростовский (Трофим Лобанов), и новые для меня молодые артисты. Хотя дело не в этом. Это так современно, остро, безысходно!

Лев Додин репетирует спектакль «Бесплодные усилия любви».
Фото — архив театра.

Понимаете, в момент премьеры, ломким мартом 1985-го, мы смотрели в пекашинское небо с надеждой: «Заживёёёём!» (тоже ведь уже сорок лет как мем…). Начиналась весна, мы оплакивали страдания народные, расставаясь с унижениями, рабством, страхом подписать письмо в защиту Лукашина. А сейчас мы все оказались пекашинцами — теми самыми, и снова над нами Ганичевы, «съевшие зубы на кампаниях». Время, сделав круг, вернулось в ту точку, в которой Мишка завершает спектакль (не стану цитировать, все знают фразу наизусть). То, что казалось прошлым, оказалось снова реальностью, и в спектакль пришел невероятный трагизм. Театр ведь дело такое: время само выбирает, куда прийти, — повторяю это бесконечно. И никакого сейчас тебе весеннего неба «Заживёёём!!!» Поэтому стоячие овации. По обе стороны рампы стоит Пекашино. Поразительно, каким великим может оказаться спектакль на исходе своего четвертого десятка. Уверяю, он не звучал так много лет, хотя ваша с Кочергиным композиция всегда была абсолютной…

А как пришло время в «Дядю Ваню»! Спектаклю двадцать лет, я видела его в самом начале с другим составом, он был прекрасен, он весь был как будто умыт дождем второго акта, и казалось, что именно в «Дяде Ване» тогда, в 2003-м, произошло Ваше возвращение к человеку как человеку, а не твари в пупырышках. Теперь-то и мне мерещатся пупырышки, а тогда — нет, в ту пору человек Леонардо сидел на сетчатке (сейчас я сказала бы: «…был в Пекашине один дурак, да весь вышел…»). Через двадцать лет я поразилась тому, как в старый спектакль пришло сегодня и как ушли из него всякая влага, дождь, воздух, как он высох, и все прекрасные герои задыхаются в общем доме, в усадьбе, в жизни и говорят именно о том, что здесь невозможно жить и дышать. И самое острое чувство тоскливого кислородного голодания транслирует Астров — поражающий последнее время из роли в ррль Игорь Черневич.

Три года назад «Братья Карамазовы» встали для меня абсолютно вровень с «Братьями и сестрами», и в этой закольцованности названий есть своя красота. Хотя сухие и страстные Ваши с Достоевским размышления о человеке, созданном по образу и подобию (и что же это за образ, если таково его подобие?), — уже выходят за границы какой-либо социальности, а это еще безнадежнее — про мир и человека в нем.

Трагедия общего всегда имела у Вас истоком психологическую конкретику частного: зависть, ревность, комплексы, того «зверя», о котором говорят в «Повелителе мух», тот страх, который так хорошо был изучен нами в Брехте и его «Страхе и отчаянии». Любая идеология вырастает из человеческого (как выросла из художника Адольфа Гитлера, ненавидевшего антисемитизм, идея холокоста — так в «Гамлете» исходной точкой наступления социальной тьмы была Гамлетова любовь к матери, его эдипов комплекс. Вот такая диалектика).

Лев Додин репетирует спектакль «Король Лир».
Фото — архив театра.

Общее всегда было у Вас про конкретного человека. Кто мы — хорошо воспитанные мальчики, поджегшие остров, или убитые товарищами Хрюши, как в «Повелителе мух»? Я/МЫ Джек? Или Я/МЫ Ральф? Или Я/МЫ Гамлеты, надевшие свои худи с капюшонами и выключившие хрустальную музыку Шнитке? И уж точно — все мы Гаевы с Раневскими, уносящие из проданного имения коробки с кинопленкой, на которой записана наша прошедшая жизнь. Одна из таких бобин — конечно, с Вашими спектаклями. (Скажете — образ грешит китчевостью и пафосностью? Сама отлично вижу, но в юбилей тянет, знаете, стать беллетристом и позволить себе дурной вкус…)

В тот момент, когда цивилизация, и так состоящая из двух палок и двух эмоций, гуннонизируется и опрощается, Вы по-прежнему создаете мир сложный и даете сложного человека. В последние месяцы, пересматривая старые спектакли, я поняла, что часто Ваш драматический пессимизм обгонял время и, как любое настоящее искусство, предсказывал что-то… Увы, предсказания Ваши никогда не были радужны и потому сбывались…

Почти сорок лет назад, помню, мы спорили с Вами. Вы доказывали, что все настоящее может рождаться только через муку, через страдание. А я — что через радость, через вдохновение и моцартианство. Мы тогда не доспорили… Спасибо за то, что Ваши муки дают нам театральную радость (хотя, честно, таких задорных репетиций «Карамазовых» я точно не ожидала и в муках рождения стала сомневаться — к собственной радости. Вы — такая смешная и прекрасная Катерина Ивановна, что там даже Черневич смеется и практически репетировать не может…).

Лев Додин репетирует спектакль «Король Лир».
Фото — архив театра.

Недавно одна моя студентка из 80-х сказала: «Слушаю я вас, Марина Юрьевна, и создается ощущение, что у нас по-прежнему опять только Малый драматический, как будто не прошло сорок лет…» Нет, конечно, не так. Но напряжение и энергия, с какими идут сейчас Ваши спектакли, дают повод отменить сегодняшнюю паспортную дату и просто поздравить Вас с днем рождения. И, конечно, выпить, как Вы любите… «Хлопнем!» — как выражался обоюдно любимый нами человек — Володин…

А теперь я пойду на монтаж выставки, где в самом начале — Ваши мама и папа (по Вашей просьбе). И «хлопнуть» надо, конечно, за них…

С днем рождения!