О лаборатории «Эксперимент 123» в Прокопьевском драматическом театре

День 1-й

Лаборатория под руководством Олега Лоевского «Эксперимент 123» в Прокопьевском драматическом театре в этом году называлась «Школа. Классика. Театр». Направленность ее понятна, тем интереснее, что режиссеры выбрали разный, не всегда очевидный, материал для театра и предложили нетипичное прочтение известных произведений.

Сцена из эскиза «Белые ночи».
Фото — Кирилл Дягилев.

Открылась лаборатория эскизом Сюзанны Классеп по повести Ф. М. Достоевского «Белые ночи», который был показан в подвальном помещении театра. Густой влажный воздух, банки и тазы с водой, расставленные на площадке, звук разбивающихся капель, с одной стороны, стали знаками Петербурга, а с другой — указывали на то, что история знакомства Настеньки и Мечтателя могла произойти где угодно и с кем угодно. Режиссер представила персонажей Достоевского детьми, поэтому актеры Екатерина Казаева и Юрий Левин вышли на сцену с тряпичными куклами в руках. Их герои были людьми, которые оберегали свое детское естество и из-за этого боялись открыться и показать свою уязвимость. Именно через кукол происходило знакомство персонажей, но развития прием не получил — это та область, которую можно дополнять, чтобы история кукол подхватывала основную линию на протяжении всего действия. В живом плане актеры сосредоточились на состояниях героев, играя внутреннюю подвижность, нервозность Настеньки и доведенную до предела робость Мечтателя. Здесь обнаружилось, что «Белые ночи» сложно переводить на язык театра — в повести мало действия, во всяком случае, внешнего. Движение происходит за счет переживаний персонажей, и в театре это требует детального разбора. Времени на то, чтобы подробно выстроить внутреннюю жизнь героев, в рамках эскиза было недостаточно, но направление было задано, и понятно, в какую сторону эта работа может развиваться.

Сцена из эскиза «Чайка».
Фото — Кирилл Дягилев.

Тимур Насиров, работая с чеховской «Чайкой», решил показать события пьесы ретроспективно. На пустой сцене появлялись знакомые персонажи, исполненные довольно традиционно, и пытались разобраться с тем, что же с ними произошло. Режиссер разъял чеховский текст, переставил эпизоды и собрал их заново, но открыть новое содержание, используя такой прием, не получилось — деконструкция не помешала «Чайке» остаться самой собой. Кроме того, актерам было сложно показать истории персонажей в развитии, потому что действие дробилось на эпизоды, еще меньше, чем у Чехова, связанные друг с другом. Но несмотря на это Тимур Насиров нашел решение, которое открывает новые возможности: личное отношение актеров к тексту, тем более что для некоторых прокопьевских артистов это не первая «Чайка». Интереснее всего это было сделано в ролях Медведенко (Константин Тимофеев, протестуя против того, что его персонаж воспринимается исключительно «маленьким человеком», с досадой читал с листа «Медведенко уходит») и Аркадиной (актриса Светлана Попова, забираясь на беспомощного Тригорина, объяснялась в чувствах, не отрываясь от распечатанного текста). Актеры часто бывают скованы чеховскими интенциями, а такой подход позволяет высказываться от себя и придает сегодняшнее звучание текстам, про которые часто говорят, что их невозможно в очередной раз слышать со сцены, — оказывается, еще есть что искать.

День 2-й

Во второй день лаборатории эскизы представили две выпускницы ГИТИСа — Ирина Васильева (мастерская С. В. Женовача) и Наталья Шурганова (мастерская О. Л. Кудряшова).

Васильева работала с рассказом Чехова «Дама с собачкой». Ее режиссерскому стилю свойственны легкость, ироничность, динамичность, которые она использует умело, не подменяя ими смыслы, а углубляя, перестраивая заново мир произведения, смещая акценты. Заметно это и в «Зверском детективе» Анны Старобинец в РАМТе, и в пьесе Игоря Витренко «Рома, правда и подкасты», поставленной на казанской площадке «Угол».

Сцена из эскиза «Дама с собачкой».
Фото — Кирилл Дягилев.

В Прокопьевске Васильева помещает героев Чехова в условное пространство — оно к нам явно ближе, чем ялтинское побережье конца XIX века, но и днем сегодняшним не притворяется. Способ существования артистов, их интонации, партитура оценок, а вовсе не внешние атрибуты приближают героев к зрителям в зале. Малая сцена Прокопьевского Ленкома пуста, лишь в левом углу стоят круглый столик, скромно накрытый к чаю, и стул — отсюда Гуров (Дмитрий Ячменев) начинает свое повествование. В одновременно и доверительной, и отстраненной блогерской манере он вспоминает о своей встрече с Анной Сергеевной (Ольга Головина), и перед нами начинают разворачиваться события тех дней. Васильева использует все возможности пустой сцены: два яруса, многочисленные порталы и даже ставни, закрывающие окна. В момент первой близости герои открывают окна, дневной и сценический свет смешиваются в единственной яркой вспышке, ослепляющей своей красотой посреди общего серо-черного спектра. Ячменев играет своего героя отстраненно: он может обратиться к зрителям посреди длинного скучного монолога Анны: мол, вам-то не надоело еще? Его переживания, томление по радостям курортного романа, настигшие по возвращении в Москву, в эскизе сведены к проекции дневника Гурова — коротким ироничным твитам.

Анна Сергеевна Ольги Головиной — совсем юная девушка, не успевшая как следует прожить опыт взросления, вышедшая замуж от скуки и банального интереса. Она гуляет со своей собачкой, которая дергает ее из стороны в сторону, вертит по кругу (собачку изображает луч света, идущий от фонарика в руках актрисы) — никакого изящества, никакой патетики.

Курортный роман — бегство из рутины, тягучей, как мед, жизни — сытой, спокойной, но невыносимой для обоих героев. И именно он становится для них надеждой на что-то большее на долгие годы. Васильевой удается сблизить чеховских героев со зрителями в зале, в первую очередь, со школьниками. Они очень живо реагировали на происходящее на сцене, а на обсуждении даже сетовали на то, что рассказ не входит в школьную программу. Кажется, что у Ирины Васильевой получилось если не подружить, то заинтересовать подростков классикой.

Наталья Шурганова, много ставившая как хореограф, а теперь совершающая первые шаги в режиссуре, взяла в работу повесть Гоголя «Иван Федорович Шпонька и его тетушка». В центре повествования — Иван Шпонька (Даниил Кабалин), большой мягкотелый мужичок-мальчик с растерянным лицом пупса. Рядом с ним — властная и яркая тетушка (Наталья Денщикова), которая буквально прет на себе племянника. А вокруг безумный китчевый карнавал, веющий уральским колядовским духом.

Сцена из эскиза «Иван Федорович Шпонька и его тетушка».
Фото — Кирилл Дягилев.

Эскиз начинается с массовой женской сцены. Разряженные девушки ищут героя, неустанно повторяя: «Где же Ваня?» Женский хор превращается и в песнь, и в плач по извечному поиску сильного плеча. Но Ваня не слишком соответствует представлениям, что, впрочем, не мешает ему быть объектом желания каждой в хоре. Женский хор сменяется мужским ансамблем, соблазняющим и приглашающим к танцу (в мужской массовке выделяется артист Глеб Гаврилов, убедительно справляющийся с острой характерностью, не переходя при этом в карикатурное комикование).

Сюжетная линия гоголевской повести о почти сорокалетнем Иване Федоровиче, приехавшем в имение к тетушке, задумавшей женить его на сестре соседа, отчего самому Ивану Федоровичу стало страшно и ему приснился кошмар, превращается здесь в инфернальное блуждание по закоулкам сознания человека скромного, нерешительного и в этой своей инфантильности глубоко несчастного.

В эскизе все избыточно: и толпы народа, перемещающиеся по сцене в массовых танцах, и гэги, и красочность костюмов — всегда народных, но принадлежащих разным эпохам (тут и венки с сарафанами в пол, и короткие топы, кепки и трикотажные треники). Пестрый народный карнавал, с азартом воплощенный артистами театра и студентами 3-го курса Прокопьевского колледжа искусств им. Д. А. Хворостовского, одновременно гомерически смешной и пугающий. От демократичного, доступного любому человеку юмора эскиз плавно перетекает к ужасам — тяжелым сновидениям, мучающим обезумевшего от страха предстоящей женитьбы Шпоньку. Тянут к нему свои руки многочисленные невесты, целуют странные женские существа, не то живые, не то мертвые, забираются к нему под одеяло, доводя бедного Ваню до исступления.

На уровне эскиза кажется, что лихая комедийная составляющая в нем победила, а для более тонкой проработки условной второй части — той, в которой раскрывается трагическая обреченность героя, — не хватило времени. Тем не менее, режиссер наметила перспективную линию работы, а актер Даниил Кабалин точно наметил рисунок роли. Он играет Шпоньку — маленького человека с опущенными, закругленными к груди плечами, с суетящимися нервными движениями рук, бегающим в ужасе взглядом. В том, как судорожно он поправляет очки, как робко заикается, произнося редкие фразы, озираясь по сторонам в ожидании угрозы и поджимая пухлые, по-детски выпяченные губы, уже сейчас мерцает сложный объемный характер.

Режиссеры, обращаясь к классической литературе и пытаясь развернуть ее к школьной аудитории, не работали с внешним, не осовременивали героев и не переносили их в наши дни, они занялись более глубоким и подробным исследованием — попробовали показать на сцене человека во всем объеме его противоречивых чувств, образ сложного и небанального человека, а оттого актуального во все времена.