«Отец». А. Стриндберг.
Омский академический театр драмы.
Режиссер Павел Зобнин, художник Евгений Лемешонок.

«Отца» Стриндберга ставят редко. Зачем нужен порожденный судорожными подробностями личной жизни и психическими срывами драматурга, изрядно архаичный «Отец», когда давно уже никто не боится Вирджинии Вульф, а многочисленные Лауры утвердились в своих амазонских правах? Лет двадцать назад на малой сцене БДТ Г. Дитятковский ставил «Отца» с Сергеем Дрейденом — это был спектакль по-шведски суровый, северный, похожий на фильмы Бергмана: где-то рядом плескалось море, и девочка Берта переступала по камешкам в шерстяных носках, шла по краю света…

За стенами дома Ротмистра в спектакле Павла Зобнина море не угадывается, это теплое, замкнутое, очень земное пространство, дом-крепость, куда Ротмистр приносит игрушку для Берты — рождественского Санта-Клауса на белом олене. Нас почти буквально поселяют в этот дом: совсем близко стоит секретер, висят рождественские флажки — можно протянуть руку и потрогать. Малая сцена. Замочная скважина. Психологический спектакль, по поводу которого все чаще слышишь от коллег: «Не мой тип театра». Про «мой» и «не мой» не понимаю, а в «Отце» наслаждаюсь не только выделкой актерского дуэта Ротмистр (Михаил Окунев) — Лаура (Анна Ходюн), но и тем, как Павел Зобнин всегда точно определяет для себя и актеров культурный вектор. В данном случае он смотрит в ту ностальгическую даль, где видна Первая студия МХТ, опыты Сулержицкого и молодого Вахтангова, где прорисовывается контур Михаила Чехова, завещавшего театру пристальную работу с атмосферой спектакля. «Отец» явно «помнит» «Сверчка на печи», только очаг разрушен смертельным конфликтом, разворачивающимся в доме Ротмистра — солдата и ученого. Это очень знакомый маленький ад, бесконечная гибридная война каждого с каждым, когда каждый каждому обязан доказать свою правоту, настоять, победить, связать близкого (или далекого) рукавами смирительной рубашки…

А. Ходюн (Лаура), К. Лапшина (Берта).
Фото — архив театра.

В общем, мы не чужие миру этой глухой агрессии и сидим почти персонажами — под наклонными потолочными балками. Где-то там — ветер, и фонарь качается на ветру, тени пробегают по комнате, но в доме тепло, красиво, и должен быть слышен сверчок за очагом. Но выползают тараканы стриндберговского сознания…

У Стриндберга всему виной — коварство Лауры. Заронив в Ротмистра мысль о том, что Берта — не его кровь, она возбуждает в нем немотивированные подозрения и доводит мужа до помешательства. Любой логический довод лишь «подкармливает» его нарастающее безумие, как это обычно бывает со страстями, ревностями и подозрениями. Рационалист ученый оказывается бессилен перед лицом бессознательного, а как будто спонтанная Лаура проводит интригу с расчетливостью стратега. Мужчина оказывается слаб, Ротмистр постепенно сходит с ума и умирает.

Когда-то Ротмистр Дрейдена был ученый, интеллигент, и был он, по сути, безумен с самого начала. Путь его в спектакле становился путем к смирению и приятию смерти. У Михаила Окунева, блистательно играющего эту роль сейчас, в Ротмистре не подозреваешь ученого, и что уж он там разглядел в осколках метеоритов, восхитив Доктора (Иван Маленьких), не столь интересно. Он вполне себе солдафон, который и у себя дома — как на плацу, может крепким ударом свалить со стула солдата Нойза; он зол, зорок и, кажется, непобедим — представитель мужского мира. Жалуясь Пастору на жену и женщин, которых в доме несколько (сильная, красивая Лаура, старая кормилица Маргарита — Валерия Прокоп, Берта — Кристина Лапшина и мать Лауры, паралитические зовы которой — постоянный звуковой фон больной жизни), — он явно ненавидит этот женский мир. Коротко и яростно выпивает, резко отворачивается, завидев жену, затравленно делая вид, что работает…

М. Окунев (Ротмистр), В. Прокоп (Маргарита).
Фото — архив театра.

Окунев и Ходюн не дают даже намека на бывшую когда-то между супругами близость. Они уже давно находятся в состоянии войны, и Зобнин строит их отношения как жесткие и вполне хамские со стороны Ротмистра. Спектакль мог бы называться «Нелюбовь» за тем исключением, что ребенок не исчезает из семьи, как у Звягинцева, хотя и хочет исчезнуть: Берта рада, что отец собирается отослать ее в школу — подальше от дома, наполненного пагубным женским. Но этого не хочет допустить Лаура, а Берта любит и маму тоже. Они физически разрывают Лауру: она сидит на коленях у отца, а мать прижимает ее к себе.

На мужской мир Зобнин смотрит без энтузиазма. Слабый Пастор (Олег Теплоухов), странно мямлящий Доктор (Иван Маленьких) — и нашим и вашим. Ротмистр, по сути, тут самый крепкий. Но именно он ломается.

Не могу сказать, что спектакль держит внимание интригой: Стриндберг малость подустарел. Но П. Зобнин определяет жанр как «трагикомедию», а Окунев и Ходюн обостряют рисунок, захватывающий пристальной — глаза в глаза — разработанностью видимых и подспудных мотивов. Не знаю, насколько это «траги», и знаю, что это точно не «комедия», но мини-рауты психологического поединка захватывают. Тут не просунуть иголки: плотная ткань отношений скручивается прекрасными артистами в удавку, в рукава смирительной рубашки для Ротмистра, умирающего на коленях у няньки.