«Магазин». По мотивам одноименной пьесы О. Жанайдарова.
Небольшой драматический театр.
Режиссер Артем Злобин, художественный руководитель постановки Лев Эренбург, художник Алена Ромашкина

Слава Аллаху, мне не нужно рассказывать сюжет пьесы Олжаса Жанайдарова «Магазин»: вернувшись на две страницы назад, вы прочтете его в рецензии на спектакль Невидимого театра. За меня сделали мою работу. А Олжас Жанайдаров делает работу за многих нас: он поднимает социально острые темы, и ничего радикальнее «Революшн» (прочитанной на «Первой читке» Володинского фестиваля в первых числах февраля-2022) я не знаю. Да и «Магазин», пьеса 2014 года, никак не устарел, а только набрал соку социальных обобщений и принял в себя настоящее время, как принимает его в себя все, что касается темы насилия, зла, уничтожения человека человеком.

Вообще-то «Магазин» — про тяжелую участь женщин-гастарбайтеров. О них же был снят фильм Сергея Дворцевого «Айка», который много лет не могу забыть (Приз за лучшую женскую роль в Каннах). «Айка» решена почти документально, будто снята скрытой камерой. В ней — отчаянная судьба бесправных азиатских женщин, приехавших в Москву на заработки: их насилуют, они рожают, бросают в роддоме детей, как Айка, и сбегают, оставляя кровавый в прямом смысле след на московском снегу. Они убирают за копейки помещения и бредят от мастита с температурой под сорок в антисанитарных жилищах, не имея возможности получить медицинскую помощь, потому что они — нелегалы.

«Магазин» столь же документален.

Сцена из спектакля. Фото Е. Батуриной

Но и в знаменитом спектакле Альметьевского театра он был глубоко образен, а не сухо жизнеподобен, и «Магазин», поставленный нынче в Небольшом драматическом театре дебютантом Артемом Злобиным, — никак не маскирующееся под doc художественное, даже философское, а не публицистическое произведение. И он, спектакль, — не про гастарбайтеров из уголовной московской хроники, он шире, гораздо шире, здесь в полной мере разработан трагический конфликт. Это история про неосуществимость мечты, про человеческое желание (любое) — и реальность, которая никогда не даст ему сбыться. Реальность не позволит владелице магазина «24 часа» Зияш поставить мечеть на родине (садистка и злодейка, захватывающая приезжающих девушек в свое рабство, она хочет искупить грехи мечетью). Реальность не даст юной Карлыгаш попасть на Красную площадь (тут даже какая-то рифма с Веничкой Ерофеевым, мечтавшим о Кремле в «Москва — Петушки» до самой своей смерти). Столкновение человека с реальностью всегда кроваво, будь ты Айка, Зияш, Карлыгаш или Веничка Ерофеев.

На большом жостовском подносе — символе русской красоты и красочного гостеприимства, на розах-его-розах, на птицах-его-птицах, на листьях-его-листьях восседают под сладостные звуки «Арии заморского гостя» композитора Николая Римского-Корсакова казашки Зияш и Карлыгаш в национальных костюмах. Россия — щедрая душа — держит на своих жостовских «блюдечках» с голубой каемочкой дорогих гостей: лежите, наслаждайтесь. А по жостовскому «блюдечку» катает большое наливное яблоко с китайской этикеткой обезличенный балаклавой персонаж, названный Анау-Мынау. Сказка! То ли про действительность (яблочко на блюдечке нам же мир показывало?). То ли это сказка про Шахерезаду — именно ее рассказывает роскошная Зияш (Ольга Альбанова) прелестной Карлыгаш (Анна Шельпякова)… И сразу жесткая ирония аранжирует историю: ведь Шахерезада, как известно, рассказывала сказки для освобождения женщин от ига Шахрияра, а Зияш плетет свои присказки — закрепощая, закабаляя Карлыгаш… Ах, как сыплет нежными словами Ольга Альбанова, просто как бусины по подносу катает. Ах, как, быстро-быстро бормоча, обволакивает Карлыгаш. Безумная, сладкая людоедка, мать-каннибалка, смешная и зловещая, она — бесконечный оборотень: то обернется проводницей в поезде и ограбит Карлыгаш, то развернет на голове кокошник из полицейских погон и предстанет служащей миграционной службы, то окажется частью полицейской «крыши» (сунула руки в куртку — и как будто крепко обнялась, воссоединилась с ними). Зияш везде, ее не миновать, она притчевое воплощение зла, его олицетворение…

А. Шельпякова (Карлыгаш), О. Альбанова (Зияш). Фото Е. Батуриной

В пьесе Жанайдарова два монолога звучат параллельно: героини стоят по обе стороны качелей (на качелях познакомились родители Карлыгаш, с них якобы упала ее дочка, проданная Зияш на органы, качели насмерть сбивают и саму Зияш). В спектакле Злобина нет качелей, но расставлена система драматических зеркал. Зияш — преступница, но все делающая «во имя», посвящающая себя Аллаху. Карлыгаш — вне религиозных коннотаций, просто «ласточка» (так переводится ее имя), подбитая в небе и посаженная в клетку. Героини уравнены в высоких мечтах и, напротив, разведены в судьбах: в детстве, откуда берет исток все, мать нещадно била Зияш, и это стало для нее школой жизни (меня били — буду бить и я, так надо…). А Карлыгаш, наоборот, выросла в ласке. Но итог у них один, и это итог трагической неразрешимости: Зияш убивает скинхед, который ничем не лучше ее самой, а изуродованная, униженная, расчеловеченная Карлыгаш занимает ее место, место садистической рабовладелицы и хозяйки магазина. Униженный раб всегда хочет только одного — стать хозяином других рабов — свидетельствовал Цицерон. Цепочка зла в этом смысле не пресекается.

Дебютный спектакль Артема Злобина крепко сколочен, туго завязан и мастерски сшит, дебюты редко бывают такими сильными и продуманными. Сценический текст — без пустот — предельно плотен, застроен, что, кстати, часто отличает режиссера молодого: он боится оставить пространство и смыслы хотя бы на минуту без своей сценической фантазии, впустить паузу, струю художественно не обработанного воздуха. В «Магазине» все сцеплено, ежеминутно и в жестком ритме движется с четкостью отлаженного механизма. Здесь изумительным образом все связано со всем, все перетекает во все, переворачивается, а точнее — оборачивается…

А. Шельпякова (Карлыгаш), О. Альбанова (Зияш). Фото Е. Батуриной

Спектакль наполнен игрой живого и неживого, его оборачиваемостью. Гибнет живое (чудесная звонкая Карлыгаш, которую насилуют, бьют, сажают на цепь, которой выбивают зубы, чтобы подороже продать в следующее рабство, ее соратницы по работе в магазине кончают с собой). А бесконечно оживляется и оживает неживое: вот куртки, которые видит Карлыгаш висящими на вешалке, — это девушки-гастарбайтеры (по сути — неживые…), а вот полицейские куртки обнимают Зияш (она надевает их задом наперед) и кучей наваливаются на лежащую Карлыгаш (стянули одну — под ней другая, так дается сцена группового изнасилования). Мясорубка с красной звездой на верхушке («кремлевские звезды над нами горят, повсюду доходит их свет…») зажимает и прокручивает длинную косу Карлыгаш: неживое владеет миром и поглощает жизнь. Каждый предмет приобретает метафорическое значение, режиссер заполняет клетки спектакля бесконечными превращениями, создавая страшный мир оборотней — в погонах и без.

Театр Льва Эренбурга — и это аксиома — психофизиологичен. Его ученик Артем Злобин строит театр, где физиология преобразуется в метафору. Карлыгаш появляется в олимпийке, белые полосы на которой сразу напоминают условное изображение скелета (в альметьевском спектак-ле тело Карлыгаш было разрисовано схемой разделки мясных туш: бедренная часть, филейная). Отдавая Карлыгаш на поругание полицейским как взятку, Зияш медленно сдирает, как кожу, с лежащей жертвы колготки, рассказывая при этом, как свежуют к священному празднику Рамадан ягненка… Это физиологично и метафорично одновременно. И страшно.

А. Шельпякова (Карлыгаш), О. Альбанова (Зияш). Фото Е. Батуриной

Конечно, это история про то, как насилие порождает насилие, как зло репродуцирует зло — и никогда не превращается в добро. По сути, «Магазин» исследует стокгольмский синдром, исследует парализующий страх (актуальнейшее, между прочим, исследование сегодня). Постепенно страх Карлыгаш перед хозяйкой-садисткой превращается в привязанность. Да, Зияш бьет и уродует меня во имя Аллаха, а я, преодолевая себя, научусь бить другую девушку. Карлыгаш перерождается из жертвы в свою противоположность — и в финале, зажигая огни магазина, владелицей которого она стала, она зазывает всех сюда же, в эту же клетку. История безысходная, выхода из тьмы нет. И я понимаю театр, взявшийся за исследование тотального зла именно этой зимой и рассматривающий судьбу человека в стране слепящих красно-синих полицейских мигалок, бесправия и некой выстроенной системы хозяев: над каждой Карлыгаш существует своя Зияш, а над ней — коррумпированная полиция, а над ними — скинхеды, а над ними — еще кто-то, но кто-то обязательно жестокий и криминальный.

О. Альбанова (Зияш). Фото Е. Батуриной

Важно, что уничтожение человека идет как бы ради идеи, идеологии, религии: Зияш оправдывает тиранию идеей богостроительства, все жертвы — ради мечети, и трудно представить себе конфликт более современный. Магазин тут, конечно, только маленькая модель, молекула, в которой можно разглядеть мир. Жанайдаров всегда склонен видеть в частном — систему (о системе и «Революшн», и «Беруши»).

А. Шельпякова (Карлыгаш). Фото Е. Батуриной

Спектакль Злобина соединяет социальную правду и абсолютную театральность. Вездесущая Зияш, эта сказочная Баба-яга, крутится-вертится — как некая инфернальная сила. Альбанова играет страшно и смешно, а главное — стремительно. Она вьет свой сценический серпантин виртуозно, обвивая его кольцами Карлыгаш—Шельпякову, тоненькую и звонкую, действительно ласточку, струной стоящую в этом вихре Зияш—Альбановой, вдруг действительно воспринимающую ее как сестру, родственницу… (вспоминается, как девочка Маша Москалёва плакала на груди приехавшего к ней омбудсмена Львовой-Беловой, а на следующий день поймали и посадили папу Маши…). Куда ни глянь — везде Зияш: она и полицейские, она и женщина, которая взялась помочь несчастной девушке бежать. Становится страшно оттого, как этот прекраснодушный людоед обволакивает, пропитывает собой все, все клетки жизни, как все объясняет и обосновывает. Альбанова играет на смеси персонажной наивности и брехтовского отчуждения. Страшное и уродливое компенсировано в спектакле эстетически прекрасным — режиссурой и игрой двух отличных актрис.

И еще напоследок две возникшие на спектакле ассоциации. Одна, конечно, с «Левиафаном» Звягинцева: Зияш строит мечеть на крови. А другая… Спектакль учителя Льва Эренбурга Георгия Александровича Товстоногова «Холстомер» заканчивался смертью несчастной изуродованной лошади — и в холщовых расщелинах кочергинской декорации открывались красные цветы освобождения живого существа от рабской жизни. Это были кровавые цветы свободы от измученного тела. Они были похожи на цветы жостовского подноса, на который «внук» Товстоногова Артем Злобин (быть может, вместе с руководителем своей постановки Львом Эренбургом?) посадил двух казашек ждать избавления от ужасов жизни — в смерти. Ведь Карлыгаш стала владелицей магазина, а значит, скинхеды уже вышли в направлении вывески «24 часа».

Июнь 2023 г.