На малой сцене Государственного академического театра им. Ленсовета состоялась премьера моноспектакля Олега Зорина «История города Глупова» в постановке Воли Ваха.

Кто и когда из прежних и нынешних составителей программы по литературе для средней школы решил, что Салтыкова-Щедрина уместно читать в возрасте 12-13 лет, неизвестно. Зато известно, что в результате такого решения у школяров из всего творчества классика в голове задерживается лишь название одной из его сказок про мужика и двух генералов. А еще известно, что редко кто из взрослых возвращается к прочтению произведений этого великого писателя. Великого оттого, что нет, и не будет в отечестве более наблюдательного, острого на язык и честного литератора, раз и навсегда зафиксировавшего все «грабли» российского бытия, на которые мы наступали, наступаем и, по-видимому, будем наступать вечно. Не верите? Перечтите его сатирический роман «История одного города» или ступайте в театр им. Ленсовета, где его уже перечли для вас Зорин и Ваха. Перечли так, что еще век назад текст, казавшийся сонмом аллюзий на российских императриц-императоров, стал сам аллюзией к вечным недостаткам любых наших правителей, да и нашим собственным национальным недостаткам.

…В черной коробке сцены — лишь помост высотой в две ступеньки, на котором стоят старинный письменный стол со вставкой из зеленого сукна, за ним — видавшее исторические виды массивное кресло, по сторонам от стола — два стула, обтянутых кожей. По сторонам, симметрично друг другу помост «сторожат» две черно-белые версты, да нависает над помостом фрагмент фотопортрета, с которого смотрят в зал из-под нахмуренного ижицей лба пронзительные, исполненные тревоги и боли чьи-то знакомые глаза. И лишь с началом действия понимаешь, что артист Зорин, который появится из двери, ведущей на сцену из зрительского фойе, тут лишь чревовещатель, говорящий голосом самого Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина.

Поначалу целое испытание — воспринять, сопоставить актера, который одет в брюки и куртку «несерьезного», песочного цвета, с историей города Глупова. Не разрешается когнитивный диссонанс даже тогда, когда Зорин начинает рассказывать эту историю «по писаному». Современный облик, необычный тембр голоса, колебания громкости речи и ее интонаций, особый, индивидуальный выговор актера на какое-то время словно создают невидимый барьер для восприятия спектакля. Но психологический дискомфорт отступает как только подступает осознание того, что перед тобой тот самый, указанный Салтыковым-Щедриным «последний архивариус-летописец», что видел многое.

Глаз ученика Бориса Зона начинает гореть как у юнца, когда он заводит речь о том, что «новому правителю уже по тому одному должно быть отдано преимущество, что он новый». А правители глуповского народа сменяются в рассказе один за другим — Брудастый, Двоекуров, Фердыщенко… Выборка текста из романа (она также сделана Зориным) почти идеальна: в ней сатира, сарказм, ирония. И все это касается вчера, сегодня и даже нашего завтра. Именно на монологе о пожаре и завтрашнем дне происходит окончательный перелом восприятия. И вот уже Зорин для зрителя, поверившего в «волшебное превращение» — уникальный человек-оркестр, играющий множество партий, отыгрывающий множество ситуаций. С легкостью юноши он может кокетливо возлечь на зеленую суконную поляну стола. Может, страшно печатая шаг, подниматься по лестнице на галерею. Может с эстрадной легкостью «сообразить» из склеенного из старых газет рупора… лебедя. А может этот рупор использовать как подзорную трубу при разглядывании «перуновых празднований» (и раструб, визуально дробя лицо артиста, лишь добавляет абсурда в происходящее в истории Глупова)… И глядя на все это, понимаешь — Зорин, несмотря на свои неполные восемь десятков лет, может вообще все.

На премьере счастливого Олега Дмитриевича, много лет преподающего в главном театральном вузе Петербурга, окружили поздравлявшие его ученики. Хотя поздравить стоило бы и этих ребят: перенимать настоящее мастерство — счастье, ничуть не меньшее, чем отдавать его на сцене…