Аж диву даешься, сколько изобретательности можно запихать всего лишь в 45 минут сценического действия! Заглавный Рикки — кукла вроде и не театральная, а просто игрушка, но гибкая, так что в руках Анны Сомкиной она и разнообразно почешется, и хвост трубой поставит, и примется уморительно пыхтеть и чихать. Мускусная крыса Чучундра — перчаточная кукла, она живет на руке Василисы Ручимской, скрывшейся за услужливо опустившейся ширмой. Наг и Нагайна, семейная чета кобр, — тоже перчаточные, да не совсем: Анатолий Гущин и Мария Батрасова на правую руку надевают головы с клобуком и страшно разверзающейся пастью, змеиное тулово тянется через корпус актеров к левой руке, которая вдета в хвост, и таким образом персонаж, неотделимый от тела исполнителя, оживает.

Птица—портной Дарзи — просто Роман Дадаев в пестром костюме и таком же гриме, на голове у него гнездо. Из которого в нужный момент вылетает его сообразительная женушка — ей надобно отвлечь Нагайну, пока Рикки (ну, все помнят, конечно, с детства) крушит кладку змеюкиных яиц, — так вот, вылетает она, будучи куклой—птичкой на гибком пруте в руках Алеся Снопковского. И тот же Алесь с той же Василисой и примкнувшим Денисом Казачуком — мальчик Тедди и его мама с папой, семейка, приютившая чуть не погибшего в тропическом наводнении молодого мангуста. Актеры надевают огромные, в половину собственного роста маски — стилизованные лица индусов. Хотя имя мальчика явно указывает на то, что это семья британских колонистов, но, в конце концов, многоуважаемый сэр Киплинг, всю эту историю выдумавший, не был бы против.

Потому что в спектакле Руслана Кудашова есть все то, за что мы и любим хрестоматийную сказку. Есть саспенс — люди все время на грани жизни и смерти, и, кабы не мангуст, коченеть бы их трупам. Есть драйв — все участники залихватски отплясывают под сочиненный Анатолием Гонье… назовем это «индийский рэп» (хореограф Ирина Ляховская). Художник Марина Завьялова насадила на сцене БТК волшебные заросли: чистая хроматическая гамма, какой пользовались все, кто пытался передать райский колорит джунглей, от Анри Руссо до советских мультипликаторов. Очень выразительны костюмы кобр (вернее, коброводов): пестрые свободные комбинезоны, размывающие контуры фигур и позволяющие как угодно гнуться и скручиваться. В похожий одета и Сомкина, но его не замечаешь: актриса умудряется, управляя каждым движением своего Рикки, еще и вступать с ним в диалог, так что он даже на ухо ей что—то шепчет. Вообще все молодцы, но заглавный герой удался особенно: он, в точности как у Киплинга, безоглядно храбрый, однако ж и рассудительный, добрый, скромный.

И малышня, и родители просто не могут не исполниться к нему симпатией. Но к этой деликатной, ни в малейшей степени не дидактической проповеди идеалов правды и благородства прибавлен бонус для тех, кто постарше, — знаменитое стихотворение Киплинга, которое в выбранном театром переводе М. Лозинского называется «Заповедь» (у автора — If, «Если»). Это моральный кодекс, наставление отца сыну — в спектакле его по частям читает мужской голос. В частности, там есть строки: «Умей принудить сердце, нервы, тело тебе служить…» Кудашов, серьезный глубокий «взрослый» режиссер, как—то в интервью мне сказал, что, раз он возглавляет государственный детский кукольный театр, считает своей обязанностью ставить соответствующие спектакли: «Дети должны получить качественный продукт».

Уж не знаю, насколько «Рикки—Тикки—Тави» сделан во исполнение этого долга, но никаких следов принуждения сердца в нем не чувствуется. Напротив, одни только счастливая легкость и удовольствие.