Симпатичная камерная работа, не более того. Но она отличается редкостной доброкачественностью, каковая по нынешним временам выглядит почти полемической. Потому что тема спектакля — война.

Денис Казачук, молодой артист Мастерской Руслана Кудашова при БТК, сделал моноспектакль по «Рассказу о мертвом старике» Андрея Платонова. В этом рассказе, написанном в 1942-м, — все характерные свойства его прозы: поразительный необычайный язык и, главное, нераздельность эпического и лирического, платоновская способность всегда видеть отдельного человека как часть народа и мироздания, а жизнь и смерть — как категории обыденные и величественные одновременно. Вот его начало: «Вся деревня Отцовы Отвершки ушла со своего места назад, в далекие тихие земли России, потому что на деревню шел враг — немец-фашист. В Отцовых Отвершках остался на жительство лишь один последний человек, маленький и сердитый дедушка Тишка».

Казачук играет в узеньком пространстве свежеоткрытого Камерного зала. Сцена — стол, застланный полотняной рубахой. Тишка — куколка с грубовато-обобщенными чертами лица, в сползающей на глаза шапке и валенках (Денис — и художник спектакля, и его режиссер). И так этот Тишка идет на врага — чтобы его окоротить. Но прежде побеседует с воображаемыми односельчанами и с воробьями — те летят целым звеном под покрассовский Марш Буденного. И со звездами — они представлены серебряными пятиконечными как бы распятиями, взмывают в воздух, радуя Тишку тем, что на высоте враг до них не дострелит.

А враг является в виде конструкции из блестящих металлических трубок, у них навершия — вроде как фуражки, эдакий гибрид людей и техники. Изнутри подсвеченный зловещим красным. У Платонова коротко: «Немец, которого ударил Тишка, выстрелил в старика, и дедушка упал». Здесь в рапиде: из недр железного монстра вылетает огромная пуля (своего рода тростевая кукла), поначалу минует Тишку, но, подумав, возвращается, кружит вокруг него и наконец всаживается в грудь. А мы уже поверили в реальность этого чудаковатого храброго старикана, исполнились к нему симпатии, потерять его жалко — зато как радостно, что он и не думал помирать: «Врастет, обживется, салом подернется, и я сам про него забуду», — вот каков его разговор с немецким железом внутри. Смерти, таким образом, нет. Во всяком случае для праведника.

Кстати, автор спектакля дает объяснение загадочной фразе: Тишка обращается «к человеку, которого он любил всю жизнь и которого никогда не видел». Повторяя эти слова, Казачук ставит на четырехугольные столбы, которыми окружен игровой стол, крохотные свечки, зажигает их вроде как перед образами, то есть, надо думать, «человек» — Христос. Спектакль близок к так называемому визуальному театру — здесь тоже, например, когда крестьяне, уходя, засыпают колодцы, актер сыплет в кружку с водой горсти какого—то праха. А в конце такой же струей на снятую с себя гимнастерку прольется зерно.

И хлеб, который надобно спасти, — настоящий, крупные куски, в которые безжалостно вонзается вилка. Но все это не ради самодовлеющей выразительности (всегда быстро надоедающей), а для рассказа про лично Денису Казачуку важное и его волнующее.

Величайшую умонепостигаемую трагедию чудовищной войны сейчас старательно превращают в инструмент разжигания пошлой шовинистской спеси (притом это ведь для Платонова Россия — прекрасный и яростный мир, а для нынешних «идеологов» — всего лишь активы). На фоне тошнотворной жижи пропаганды, бесстыже спекулирующей на этой теме, искренняя честная «Жизнь» особенно дорога.