В 1968 году на адрес советского посольства в Лондоне пришло приглашение для Иосифа Бродского — принять участие в международном поэтическом фестивале. Из посольства на него ответили: «Такого поэта в СССР не существует».

1972 год, Ленинград, аэропорт. Бродскому (Марк Овчинников) предстоит полет прочь от Родины, которой он оказался не нужен, для которой он как бы умер. Зал ожидания — странный лимб с чайками, парящими над головой. Вокруг незнакомцы, которые оборачиваются то кем-то родным и близким, то персонажами его произведений, то его читателями из будущего, то котами («Мяу!»), то им самим. Впереди Страшный суд — времени и читательской любви («Страшный суд Страшным судом, но вообще-то человека, прожившего жизнь в России, следовало бы без разговоров помещать в рай»). Как и положено в зыбком состоянии между жизнью и смертью, Бродский видит проносящиеся перед глазами картины прошлого и даже будущего, которое он провидчески угадывает. Прошлое и будущее говорит с ним его стихами. Но в этом длящемся миге перед шагом в неизвестность он не только великий поэт, но и человек, задающийся вопросом о собственной ценности.

В конце на развернутую то ли крестильную, то ли смирительную рубашку спроецируют лицо уже постаревшего Бродского, который расскажет о том, что человек — это сумма своих поступков. Логика создателей спектакля прямолинейна: так как каждое стихотворение гонимого поэта было поступком, то его самого точно так же можно считать суммой его стихотворений.

Ведет спектакль в театре Ленсовета сама режиссер — Инесса Перелыгина-Владимирова. Ее роль — то ли интервьюер, то ли воплощение суда времени. Бродский отвечает на ее вопросы (чаще в стихах), рассказывает о своих ощущениях, объясняет ей что-то из своей жизни и стихов («Это мысль об одиночестве, да, о непритязательности» — про отрывки из «Конца прекрасной эпохи). Интервьюер — дама жесткая, она прерывает лиричные воспоминания Бродского о проявке отцовских фотографий настойчивой просьбой рассказать о Севере и спрашивает о личном («Вы бабник?»).

Ведомый ею, Бродский перебирает в памяти свою жизнь с самого детства, двигаясь по вехам: родительский дом, школа, начало творчества, первая книга, психиатрическая лечебница, ссылка в Архангельскую область… Где-то рядом время от времени появляется суровая женщина с красной папкой — воплощение советского официоза. Ее силами судьба Бродского входит в параллель с судьбами других опальных писателей — Зощенко и Ахматовой.

«Бродский. Изгнание» — смелая попытка рассказать о жизни поэта, да еще такого непростого, такого трудного для восприятия на слух, только его стихами: постороннего текста в спектакле почти нет. И в этом одновременно и сильная сторона спектакля, и его слабое место. Бродский в устах артистов нередко походит на Маяковского громогласностью и нахрапом. Иногда его выпаливают такой скороговоркой, что сложносочиненный смысл просто ускользает. Усложняет восприятие и то, что многие стихотворения взяты не целиком, и вне контекста отдельные их фрагменты непонятны (в «Конце прекрасной эпохи» опущена строфа с «Жалко блюдец полно, только не с кем стола вертануть, Чтоб спросить с тебя, Рюрик», поэтому строчка «И не князя будить, динозавра» остается неясной тем, кто не знает стихотворение наизусть).

Стихи Бродского, больше всего похожие на многоконечные звезды, не очень хорошо укладываются в пазл, поэтому монтаж эпизодов кое-где выглядит неестественным: так, сценка с занятым туалетом из Архангельской области неожиданно переходит в исполнение «Лили Марлен», а далее следуют выдержки из перевода «Медеи» Еврипида. И это три самостоятельных номера, которые трудно воспринять в единстве.

Все это, а еще танцевальные вставки и нестройное исполнение песни Окуджавы плюс мелкие огрехи чтецов, которые кое-где перепутали или переставили слова, создает ощущение общей нехватки стиля и чувствования лирики поэта. Представление иногда напоминает то капустник, то творческий вечер заслуженного литератора. Остается надеяться, что в процессе жизни спектакль будет шлифоваться и добирать целостности. Потому что не может быть много постановок по Бродскому в его родной стране, где он сегодня так нужен, в его родном городе, где пока что нет его достойного музея.