Про «усталость» чеховских пьес сказано (и оспорено!) многажды: «Сколько можно?!». Хорошо ведь, чтоб «Вишнёвый сад» всякий раз был — единственный, как был он таким для Раневской. И чтобы откровением прозвучало жуткое: «Вишнёвый сад продан».

И вот новейший случай Театра имени Ленсовета. На сцене ничего не пропущено из того, что должно происходить с чеховскими персонажами. Всё это, однако, предстаёт в некоей концентрации.

В самом деле: Вишнёвому саду приходит конец, снова и снова. Продан-перепродан. Мы все это слишком хорошо знаем! Режиссёр ставит свой спектакль как квинтэссенцию, магическую вытяжку из пьесы Чехова.

По поводу прежних постановок Уланбека Баялиева звучал упрёк в нарочитой эстетизации сценического рисунка. Так вот: на мой взгляд, здесь иное. Дело именно в осмысленной художественной концентрации такого рисунка. Театр представляет не очередную версию знакомогосюжета, а даёт более сложную оптику. Когда-то молодой Мейерхольд, сыгравший Треплева в «Чайке» Художественного театра, написал Чехову о своём восприятии его новой, последней пьесы. В 1904 году будущий великий режиссёр услышал «Вишнёвый сад» как музыкальное произведение, насыщенное глубоким, символическим смыслом.

Сменились эпохи, и театральные эпохи в том числе. Баялиев ставит пьесу, услышанную и увиденную по-своему. Нельзя не видеть, что драма незадачливых хозяев усадьбы, комедия "недотёп«сгущается до символа, и в этом режиссёр верентрадиции — верен тому, что открыл в Чехове Мейерхольд больше века назад. Вся толща возможных интерпретацийспрессована в выразительные силуэты и лаконичные группировки персонажей в пустотном светло-сером павильоне со стенами-ширмами (художник Евгения Шутина).«Японский акцент» обращает на себя внимание. Здесь это та мера отстранения, которая позволяет фокусировать суть драмы.

Медитативный ритм первого действия — первая неожиданность, с которой встречается и постепенно осваивается зритель. Повторимся: всё чеховское на своём месте — но доведено, можно сказать, до иероглифа. Явление Раневской(Анна Ковальчук) завораживает. Она и сама заворожена — оставленным Парижем и близкой утратой родного Вишнёвого сада. Аня (Римма Саркисян) — юный побег, во всех смыслах, из недр Сада. Простая душа, большое дитя Гаев (Олег Андреев: дальний, через десятилетия, отсвет давней роли Игоря Петровича Владимирова, который и ставил здесь эту пьесу). Он, однако, никакой не барин. Он, конечно, любитель леденцов и фразёр, но прежде всего вконец растерянный человек. «Вся Россия наш сад» — возвестит, как ему положено, Петя (Антон Багров), — но Сада нет давно, и только вечно влюблённая Дуняша (Галина Журавлёва) щеголяет в пышном венке из цветов вишни на бедовой голове.

Японский традиционный театр потревожен не всуе. Ритуальный мотив в пластике персонажей (работа Риммы Саркисян), соответствующая стильность их одежды — не затейливый ориентальный антураж, ничуть. Тут сама соль драмы «Вишнёвого сада», кристаллизованная в сценических иероглифах. Вот Фирс (Олег Сенченко, бывший артист ТЮЗа, ставший после этой роли «ленсоветовцем»). Он и в пьесе ключевая фигура, домовой,подчёркнуто, что он в усадьбе Раневской с незапамятных времён. Утрата дома — конец всего прежнего существования. Спектакль начинается с того, что молодой актёр на наших глазах, надевая парик и, сгорбливаясь, застывает в форме вопросительного знака: моментально превращается в древнего Фирса.Старческой походкой идёт он вдоль авансцены, катя перед собой красный диск — Красное колесо, колесо сансары… Он же запускает маленький паровозик — знак прибытия Раневской; в финале паровозик уедет обратно — драматический цикл закончен, колесо совершило свой оборот; Фирс снимет парик, и вновь внезапно — помолодеет…

Горка песка на авансцене, у которой как дитя сидит Гаев, и на которой планирует свои замки на песке (прибыльные дачи) Лопахин, — это и горсть праха. Сколько бы ни взывал Лопахин (Олег Фёдоров) к здравомыслию Раневской и Гаева — его практичность представляется вздором не только хозяевам усадьбы. Здесь все — недотёпы, все — «двадцать два несчастья», не только тотально незадачливый Епиходов (Марк Овчинников).Потому что всё — зыбко. Чехов это предчувствовал в момент написания своей последней пьесы как никто. Турбулентность исторического момента, зыбкость почвы под ногами может быть воплощена сценически и вот так, как представил ее режиссёр в этой постановке. Фактически, в «Вишнёвом саде» на этот раз персонажи являют собой маски чеховских катастроф. Расхожее мнение о бездейственности пьес Чехова убедительно опротестовывалось и раньше.Медитативность с упомянутым японским акцентом ещё и сгущается во втором акте. Группировки персонажей в светло-сером павильоне безупречно графически выверены, пластика церемонно-сомнамбулична, Раневская берёт в руки сямисен;суть же в том, что действие обнаруживает драматизм нешуточного масштаба.

Персонажи, конечно же, слышат знаменитый "звук лопнувшей струны«,заставляющий всю компанию персонажей вздрогнуть, зябко поёжиться(о перипетийности этого момента писал петербургский теоретик драмы Борис Костелянец в статье с полемическим заглавием «Чеховские катастрофы»). За музыкальную составляющую здесь ответствен композитор Иван Волков, за саунд-дизайн —Руслан Кнушевицкий, с большой тонкостью ими организована звуковаяткань спектакля. Тревожный длящийся звук, и следом дальний грохот (будто «где-то далеко в шахте сорвалась бадья…») — напомнят о себе, повторятся в конце, когда это будут уже удары топора по срубаемым вишнёвым деревьям…

Как известно, трудно решаемая загадка «Вишнёвого сада» — жанрпьесы. Чеховпротивился меланхолическому минору мхатовской прижизненной постановки. Персонажи, неожиданно для себя оказавшиеся в положении исторических «недотёп», с потерянной перспективой — трагикомичны по определению.В Театре имени Ленсовета и тут найден свой ключ. Иронический ракурс даёт сам обострённый пластический рисунок ролей. Он ещё и подчёркнут метаморфозами: Шарлотта (Ирина Ракшина) оборачивается Симеоновым-Пищиком и Прохожим, Фирс — лакеем Яшей. Чудесный образец высоко артистичного сценического юмора — завершающий первый акт дуэтный эпизод Фирса и Шарлотты.

Вообще весь ансамбль спектакля выразителен, строгая пластическая партитура постановки не исключает актёрской инициативы. Очевидно особенное место Вари (Анастасия Дюкова/Дарья Циберкина) среди персонажей этой постановки. Она не тронута японским акцентом — ни в своём несменяемом чёрном платье, ни в пластике. Она стоически несёт свою драму невыговоренности, неосуществлённости, поруганной судьбы. В круговорот, в жернова вечно повторяющегося сюжета попадает реальная,обыкновенная, живая душа, погибающая не на шутку: «Мамочка, с этим нельзя шутить».

И вот все персонажи единой группой замираютна дальнем плане сцены. От этого «общего плана» не хочется отвести взгляд — так же как и от Фирса, остающегося у авансцены. Другимисловами, новейший «Вишнёвый сад» — особенная нота в репертуаре театра.Настоящий «ленсоветовский» спектакль.