Режиссеры, работающие в нашем городе, становятся сентиментальными. Их волнуют семейные ценности, а отношения между родственниками — самая главная тема или, как теперь говорят, модный тренд нынешнего сезона. Возможно, причиной тому растерянность и усталость людей от битвы за выживание, от политических коллизий, от напряженной и тревожной атмосферы, от нашего непростого настоящего и смутного будущего.

В Театре на Литейном обратились к пьесе Максима Горького «Последние» — о трагическом непонимании поколений. Свой новый спектакль — «Семейный портрет» — Александр Кузин поставил о том, что душевная черствость, эгоизм и приспособленчество приводят к невыносимым страданиям детей, родителей, братьев и сестер и заканчиваются бедой.

При этом «Семейный портрет» не вызывает немедленной и бурной зрительской реакции. От премьеры, сыгранной для небольшого количества зрителей, сидящих прямо на сцене, в первый момент цепенеешь. Спектакль предлагает заглянуть в себя поглубже. Слишком уж узнаваемы персонажи. Слишком много болевых точек, на которые создатели «Семейного портрета» нажимают. Ведь о том, что происходит у нас дома, в обществе, не принято говорить: это личное, это не обсуждается и не касается посторонних.

Театр становится зеркалом. И легко разглядеть во властном и жестоком главе семейства Иване Коломийцеве (Александр Рязанцев играет, не щадя нервов) собственного строгого деда. А черты мягкой, любящей, но безвольной и растерянной матери (блистательная работа Татьяны Ткач) невольно находишь в своих родственниках и знакомых, успевших стать родителями, но не подумавших об ответственности. В тех, кто так и не сумел объясниться со своими матерями, ближе которых, казалось бы, нет никого.

Художник-сценограф Кирилл Пискунов сделал комнату, где происходит действие, максимально обжитой, до предела насытил ее деталями быта «последних российских дворян». Тут и картины, и зеркала, и пледы. Тут комод, к которому то и дело «обращаются» за рюмкой водки. Диван с высокой спинкой, на котором несчастная мать большого семейства неловко прячет «под крылышко» младшеньких. Стол, за которым все чада и домочадцы (на сцене двенадцать человек) собираются на обед, перетирают серебряные ложки, ударяют по рукам, задумав нехорошую интригу, оскорбляют друг друга или горюют совместно.

Пространство спектакля решено очень просто: три стены, оклеенные потемневшими обоями. Когда героям становится душно, когда они задыхаются от взаимных претензий, стены эти сдвигаются до размеров малогабаритной квартирки и давят угрожающе. Но стоит кому-то из своенравных взрослых или бунтующих детей внутренне восстать, совершить поступок, найти мужество сказать правду, в чем-то признаться, а не произнести очередную фальшивую фразу, как широкая стена отползает: раздолье для выяснения отношений.

Многодетная семья Коломийцевых рушится на наших глазах. Почти каждая роль, кроме отца и матери, предусматривает два состава, но всем артистам удалось не то чтобы создать слаженный ансамбль — сродниться по-настоящему. Очень честно играет, выкладываясь полностью, до опустошения, юная Анна Арефьева, выпускница мастерской Григория Козлова. С ее героиней, младшей в семье 16-летней Верой, за короткий период происходит резкое взросление — у кого-то на подобный внутренний перелом не хватает и целой жизни. Коллизии и мучительная внутренняя работа происходят в этой семейной драме с каждым.

Милейший богатый дядюшка (Сергей Заморев), в доме которого по нужде разместилась вся взбалмошная разрозненная семья, менее всех проявляет свои чувства, не считает возможным беспокоить родных, держит все в себе, и его доброе сердце первым не выдерживает.

Самое страшное в сыгранной истории даже не то, что действующие лица гибнут, умирая как личности или уходя в мир иной. И даже не то, что родня беспрестанно ссорится. Страшно, что они не могут иначе, как не умеют вовремя остановиться, промолчать, проявить сострадание — или вовремя найти какие-то важные слова вместо: «Ну, что я могу тебе сказать?!», когда родной человек просит, молит о помощи. И страшно видеть, как мать падает на колени и просит прощения у своих детей за то, что их родила, обрекая тем самым на невыносимые душевные и физические муки. Это беспощадная, но главная сцена в сильном и откровенном спектакле, действующем, как скальпель хирурга.