Леонид Алимов поставил в Театре им. В.Ф. Комиссаржевской спектакль по роману Бориса Пастернака «Доктор Живаго». Взяться за вершину творчества нобелевского лауреата и обратить сотни страниц литературного нарратива в сценический текст — задача в разы сложнее, чем «замахнуться на Шекспира».

Это театральное сочинение написано акккуратным ровным почерком. Спектаклю дан подзаголовок «история любви», но это история потерь, судьба поколения мятущихся душ, череда трагических ошибок умных, образованных, талантливых людей, чьи высокие идеалы, большие надежды и светлые мечты пошли прахом — не только благодаря наивности, беспечности или недальновидности, но и по причине суровых исторических коллизий, вывернувших наизнанку русский мир столетие назад.

В прологе девочка «пионерским» голосом читает известные строки «Гул затих. Я вышел на подмостки»: эпиграфом спектакля становится «жизнь прожить — не поле перейти». Герои и проживают, кто как может, и мы ловим в далеком отголоске, что случилось на их веку.

Сценография Анвара Гумарова сосредоточена в проржавевшем «железном занавесе». Он сплошь усеян сквозными отверстиями: пулями пробитая мишень. В нем зияют пустотой распахнутые двери, с него глядят красивые люди на старинных фотографиях, на нем титрами проступают заголовки газет. Где обывательщина — там тонетовские стулья. А если пути-дороги и поезда, коими полон роман — то сиротливая скамья из вокзального зала ожидания.

Абсолютно не претендуя на звание музыкального спектакля, «Живаго» полифоничен. Алимов предельно внимателен к музыке, к пению, к акустическим иллюстрациям — текста ли, состояния ли, события ли. Переняв у Пастернака чуткость к конкретным мелодиям, понимая и уважая каждый выбор автора, режиссер раздает артистам музыкальные инструменты и компанует из них складные ансамбли. Чинное песнопение церковного хора — и колокола, революционные и кабацкие песни — и гармонь. Романсам вторит гитара, весть о войне сопровождает барабанная дробь. И часто беспокойным, мучительным рефреном капели дрожит одна-единственная высокая фортепианная нота.

Слово Пастернака звучит чисто. Текст от автора артисты передают из уст в уста, произносят реплики то от первого, то от третьего лица, поправляя друг друга в мелочах, но оставаясь каждый в своем характере. За вибрирующей интонацией художественных чтецов стоит не буквальное изложение сюжета, а чувственный разбор, тонкий срез культурного слоя.

Игорь Грабузов делает Живаго абсолютным москвичом: наделяет шутовскими повадками и манерой вальяжно общаться, чуть свысока и снисходительно-ласково (свитер с высоким воротом и мягкое пальто, напоминающее шинель, подчеркивают небрежность — в одежде и в жизни). Но потерянный, как у преданной собаки, взгляд выдает в нем князя Мышкина: доброго, искреннего и оттого чрезвычайно ранимого — каким играл его Смоктуновский.

Здесь над всеми давлеют беда, горечь — и изумление. Персонажи в пору тяжких своих мытарств кажутся удивленными, растерянными. Так чувствует себя человек, когда у него внезапно случается сердечный приступ — за мгновение до смерти…